бормотанье, перемежавшееся музыкой, – обычная радиопередача, с уверенностью можно сказать.
Мазур сделал несколько шагов на открытое пространство – песок глушил звуки – и негромко позвал:
– Эй, есть кто дома?
Автомат он перевесил на плечо, но не прикасался к нему, чтобы не пугать заранее обитателей крохотного лагеря. Что-то взорвалось в затылке ослепительной болью.
…Открыв глаза, он обнаружил, что валяется ничком, уткнувшись физиономией в песок – рыхлый, с крохотными крупинками скатанного водой кварца. В затылке все еще невыносимо ломило, руки и ноги оказались связаны. Совсем рядом слышались негромкие голоса – только мужские, с радостью определил Мазур, все еще морщась от колючей боли в затылке.
Радость тут же сменилась злостью и тревогой. Джен могла и не заметить, как ему приварили по затылку, до сих пор сидит в своем укрытии, могут наткнуться и на нее. Да и оружия у нее нет, а приемчиками против вооруженных мужиков много не навоюешь. Он слышал, как поблизости щелкнул затвор – судя по звуку, карабин. Конечно, кто же идет в тайгу без ружья? И автомат попал к ним в руки, и оба пистолета – он лежал как раз на левом боку, но револьвер Джен из кармана бушлата исчез, иначе почувствовал бы его ребрами. Нет, но как этот гад ухитрился подкрасться сзади? Подкрался и двинул чем-то. Вообще-то, единственный, кто может подкрасться незамеченным даже к самому крутому спецназовцу – опытный таежный охотник, следовало бы учесть и оглянуться сначала…
– Подымите мне его, гниду, – распорядился кто-то.
Две пары рук невежливо ухватили Мазура под бока, вздернули в воздух, на миг возникло замешательство, и один из державших спросил:
– А куда его?
– Да вон, к скамейке прислони спиной, пусть сидит, как барин.
Приказ выполнили моментально. Мазур кое-как уселся на песок, горизонтально вытянув связанные ноги. Поднял голову, стараясь не охнуть, – затылок все еще тупо ныл.
Напротив него стояли трое – на безопасной дистанции, метрах в пяти, но все равно до Мазура долетал густой запах свежей рыбы. Его автомат довольно умело держал коренастый мужичок лет пятидесяти, седой, с продубленным лицом, казавшимся вырезанным из еловой коры: глубокие морщины, жесткая кожа… Другие двое выглядели помоложе, но судя по физиономиям, большую часть жизни тоже проводили под открытым небом, во всякую погоду и в любое время года. Серьезный народ, мгновенно оценил Мазур. Удавят, и глазом не моргнут, благо грозить прокурором в данной ситуации совсем уж глупо, за прокурора тут издавна косолапый, который в жизни не сможет подписать ордер…
– Чем это вы меня, скоты? – поинтересовался он.
– А стяжком, – сказал седой, поддел носком резинового сапога валявшийся тут же еловый колышек. – Удобная в хозяйстве вещь, спасу нет… Болит головка? Ты не горюй, это, брат, ненадолго.
Остальные заржали так пакостно, что о подлинном подтексте реплики их вожака мог бы догадаться и менее искушенный человек. У покойников, как правило, голова болеть перестает…
Мазур опустил взгляд к поясу – и ножны, и кобура, конечно же, пусты.
– Забурела рыбинспекция, я смотрю, – сказал седой, подкинув автомат в широких ладонях, покрытых целой сетью бугристых шрамов. Ручонки старого браконьера, определил Мазур. Вон как порвало крючками от самоловов…
– Это в каком же смысле? – спросил он, притворяясь полным идиотом. Следовало потянуть время. Если Джен забеспокоится, решит перебраться поближе… У двоих оружия в руках нет, тут достаточно двинуть сзади седому, перехватить трещотку…
– У тебя, я смотрю, в мозгах еще бурление, искорки, поди, кружат… – ухмыльнулся седой. – Забурели ребята, чего уж там. В старые времена трюхали на ржавом корыте, со ржавой берданкой, а теперь – ты только посмотри. И автомат у него красивенький, и пистоли по карманам распиханы, и ножик самый что ни на есть страхолюдный… – Он полез в карман, вытащил нож, полюбовался. – Глядеть тоскливо. А еще скулите, что перестройка вам посадила на шею кучу уголовного элемента… Ты бы в старые времена при такой амуниции ходил? Шиш…
– Слушай, отец родной, – сказал Мазур. – Ну какой я тебе, если приглядеться, рыбинспектор? Что ты чепуху порешь?
– Ну? А кто же ты, голубь, есть?
– Прохожий турист, – сказал Мазур. – Мирный человек.
– А такие штучки туристам всем выдают или через одного? – встряхнул он автоматом. – Наворотили, не сообразишь сразу, где тут что и нажимать…
– Вот и не нажимай, – сказал Мазур. – Вообще поменьше в руках верти, а то напарнику чего-нибудь отстрелишь или, хуже, себе самому…
– Учту, – пообещал седой, вешая автомат на плечо дулом вниз. – Ну, колись, инспекция, чего уж… Самое время. Остальные где? И сколько вас, волюнтаристов? Лодку, как я понимаю, где-то в отдалении оставили, а сами рыскаете пешочком, хорошо еще, я тебя вовремя засек, а там уж проще было…
– Говорю тебе, я мирный турист, – сказал Мазур. – Сущий голубь, как ты совершенно правильно определил.
– Ты поглядывай, – бросил седой одному из своих. Тот встрепенулся, подхватил прислоненный к скамейке, подальше от Мазура, карабин, отошел к лесу.
– Туристы, родной, с таким арсеналом не шляются, – сказал седой уверенно. – А военных на триста верст поблизости нет. Не в германский же тыл тебя на разведку послали? Сам рассуди, откуда тут германский тыл? Никаких тут вражьих тылов, одна тайга… И на охоту с такими стволами никто не ходит. В общем, влип ты, как проститутка Троцкий. И пока я не начал над тобой твоим же ножичком эксперименты ставить, лучше колись сам. И быстренько, некогда нам тут арии распевать. Кратенько, быстренько: где остальные, что задумали? Что за новая идея Карзубину в голову стукнула. И все прочее. Твою рожу я что-то не помню, надо полагать, вызвали новеньких, нам неизвестных, то-то на пристани крутились эти… с плотами. Сплавщики, мать их так. Якобы. Ну?
– Да говорю тебе… – взревел Мазур.
И получил пинок под ребро, так что поневоле умолк, охнув.
– Будешь повышать голос, тварь, я тебе по старинному обычаю ерша в задницу запихну, – сказал седой, привычно сминая меж пальцами мундштук папиросы. – А назад его вытащить будет не в пример труднее, все равно, что ежа против шерсти родить… Усек? Глядишь, и жизнешку свою поганую выторгуешь…
– А это наверняка? – спросил Мазур.
– Я тебе не Господь Бог, чтобы обещать наверняка. Там видно будет.
– Тогда какой мне смысл с тобой откровенничать?
– То есть как это? – удивился седой. – Есть же разница: помирать тебе тихо и культурно или – как драной кошке у скорняка… А может, и помилую. Смотря что споешь. Я по всему твоему виду просекаю, что человек ты в наших играх совершенно случайный, вдруг и не буду руки поганить лишним утопленничком… Тебе что Карзубин наговорил? Что я мелкая сявка, которую взять за жопу еще полегче, чем пьяную пэтэушницу? Очень похоже – то-то ты на меня зенки таращишь без всякого страха и почтения, будто на посиделки пригласили…
– Городской, – мрачно обронил тот, что остался при вожаке. – Бля буду, городской. Привык, что прокуроры по асфальту косяками гуляют, а каждому перекрестку свой мент полагается, при палке и свистульке… Король, дай я ему покажу, как в зоне на оленях ездят…
– Стоять, – мимоходом обронил вожак, и тот примолк. – Так вот, гость дорогой. Не знаю, что тебе молол Васька Карзубин, какой мелкотой он меня представлял – только я на этой речке царствовал при всех генсеках, начиная с Леньки, и ради Бориски или там Генки жизнь переиначивать не собираюсь. Не могу поступаться прынцыпами, – протянул он, неплохо имитируя брежневское бормотанье. – Не могу… – Его глаза стали двумя льдинками. – Ну, ты будешь колоться или в самом деле ерша в жопу загнать для начала?
Мазур лихорадочно прикидывал шансы. Велик был соблазн преподнести какую-нибудь правдоподобную легенду, чтобы тянуть время как можно дольше, – но столь же велик риск запутаться, не зная местных реалий.
– Пой, ласточка, пой, – поторопил седой уже нетерпеливо. – Если до сих пор не набежали тебя выручать
