линкору «Адмирал Шеер». Где-то на дне, у самого берега, должен лежать тральщик «Кара», пытавшийся поддержать батарею своей вовсе уж убогой пушчонкой. Конечно, парни из кригсмарине в два счета смели батарею главным калибром, им это было нетрудно под прикрытием солидной брони, но все же артиллеристы сделали все, что могли, а Больхен так и не прошел в пролив Вилькицкого. Плохо только, что все кончается бородатыми демократами…
Света, вспомнив о своих сценических обязанностях, вылезла и старательно принялась снимать памятник видеокамерой. Кацуба встал рядом с Мазуром и философски сказал:
– Сик транзит глория мунди… – и подтолкнул локтем. – Вон туда погляди… осторожненько.
Мазур посмотрел в ту сторону, откуда они приехали. Там, не так уж и близко, примерно в полукилометре, виднелось зеленое пятнышко – машина, кажется, «Нива».
– Хвост? – спросил он тихонько.
– Очень похоже, – так же тихо ответил Кацуба. – При здешнем чертовски убогом автомобильном движении такой попутчик что-то подозрительно выглядит… Ладно, в городе проверимся. Пешком погуляем и побачим, что получится…
Он осушил пивную бутылку до дна и в лучших традициях беспамятного туриста, которому наплевать, где пить, зашвырнул ее в море.
Когда они поехали назад в город, машина осталась на прежнем месте. Мазур смотрел во все глаза – со вполне простительным любопытством столичного гостя, от скуки пялящегося на что попало. Точно, «Нива», обе дверки распахнуты, двое крепких, коротко стриженных парнишек в компании накрашенной девчонки сидели вокруг разложенной на клеенке нехитрой закуски, одну бутылку знакомого Мазуру портвейна они уже успели опростать и как раз возились со второй. Проводили «уазик» столь же вяло-любопытными взглядами. Все вроде было в порядке, картина для российской действительности как нельзя более знакомая, но у Мазура осталось ощущение некоторых шероховатостей. Очень уж чистенькой и ухоженной выглядела машина, да и троица была одета дорого, добротно. С чего бы местным, отнюдь не похожим на бичей, забираться далеко за город со скверным винищем? Конечно, возможны всяческие коллизии – скажем, юная дама замужем, и муж в застолье не присутствует…
Он плюнул про себя, решив не играть в сыщика – не его профиль, есть кому позаботиться…
Однако зеленая «Нива» нарисовалась сзади, когда они въезжали в город, а это уже наводило на размышления, играй ты в Штирлица или не играй… Видимо, Кацуба твердо решил провериться – решительно сказал:
– Останавливай-ка, Гоша, прогуляемся пешком, хоть развеемся, а то бензином несет, того и гляди наизнанку вывернет…
Вылезли, двинулись пешком, попивая баночное пивко – это хозяйственный Шишкодремов озаботился затариться в гостиничном буфете так, словно собирался на Северный полюс. Света висела у Мазура на локте, безмятежно щебетала, восторгаясь здешней убогой экзотикой, – и однажды вытащила пудреницу, манипулировала с ней вроде бы обыденно, но потом, перехватив взгляд Кацубы, чуть заметно кивнула. «Пасут», – понял Мазур. Наклонился, шепнул ей на ухо:
– Те же?
Она кивнула, улыбнулась с беззаботным видом:
– Довольно убого и бездарно…
– Что – бездарно? – вклинился Сережа, семенивший по другую сторону.
– Дома построены убого и бездарно, – отмахнулась она, не моргнув глазом.
– А-а…
Слева, на голом пустыре, живописно разлеглась немаленькая собачья стая – штук двадцать, не меньше, в основном лохматые дворняги, но была там и пара эрделей, и даже отощалый дог.
– Бог ты мой, какая экзотика… – Света проворно сдернула с плеча камеру, приникла к видоискателю.
Отступила на пару метров, принялась старательно работать – снимала и собачье стойбище, и окружающие пятиэтажки. Мазур даже не успел заметить, когда она успела непринужденно переместиться так, что могла поймать в кадр всех возможных хвостов.
Сам повернулся следом, якобы лениво наблюдая за Светой. Ага. Метрах в тридцати поодаль оба давешних крепыша из «Нивы» старательно притворялись, будто ужасно заинтересованы газетами, лежавшими за пыльным стеклом синего киоска. «Шнурки бы еще взялись завязывать», – мысленно хмыкнул Мазур. Даже ему было ясно, что слежка и в самом деле ведется с убогой бездарностью. Накрашенной девчонки с ними не было.
– Они ж зимой вымрут, как мамонты, – кивнул он на собак.
– Ни черта, – сказал Сережа. – Которую зиму пережили… Тут же теплотрассы повсюду, а дома на сваях, вот они экологическую нишу и отыскали. Бедуют помаленьку, а их помаленьку лопают… У меня знакомый – кандидат наук в Институте Севера, который месяц без зарплаты, так они всем отделом на собак охотятся. Ночью, конечно, чтобы вовсе уж не позориться. Тут три эрделя было, третьего они на той неделе слопали. Собачки смекнули, сейчас ты к ним и не подойдешь…
Минут через десять вышли к музею – обшарпанному двухэтажному зданьицу, возведенному явно во времена судьбоносного взлета Кузьмы Кафтанова.
– Зайдем? – предложил Котельников.
– Потом, – неожиданно твердо сказал Кацуба. – Что там может быть интересного – оленье чучело, фотография «Шеера» да сапог товарища Папанина, спьяну им потерянный и обнаруженный двадцать лет спустя образцовым пионером Вовочкой…
– Это ты зря, – обиделся Сережа, в котором вдруг, как ни удивительно, взыграло вдруг что-то похожее на местный патриотизм. – Не такой уж и плохой музей. По нашим меркам, конечно, я с вашим Эрмитажем не сравниваю… Даже автограф Нансена есть. Нансен в этих местах бывал. И по Дорофееву куча экспонатов.
– А, все равно, – отмахнулся Кацуба. – Успеем еще полюбоваться на купеческий безмен… Пойдем лучше церковь посмотрим? Мне тут про нее интересные вещи рассказывали, вот и снимемся на фоне…
Церковь ничего особенного из себя не представляла – довольно большое строение из темных, почти черных бревен. Стекла в окнах, правда, все целы, уцелел даже крест, хотя и смотрелся весьма тускловатым, всю позолоту ободрали здешние суровые ветра.
Котельников, впрочем, рассказал о ней и в самом деле интересные вещи. В одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем году от Рождества Христова, при государе императоре Александре Втором Благословенном, местный купчина Киприян Сотников подал в Шантарске губернатору прошение, в каковом благочестиво предлагал на собственный кошт возвести в Тиксоне деревянную церковь, аккурат «на площади, с разрешения начальства поименованной как Морская».
Губернатор умилился и немедленно наложил резолюцию: «Дозволяется». Пребывая за тысячи верст от Тиксона и отроду там не бывавши, его высокопревосходительство и понятия не имел, что на Морской площади уже лет тридцать как стоит действующая церковь, причем – каменная…
Пока начальство не опомнилось, Сотников помчался на своем пароходике в Тиксон, предъявил грозную бумагу ошарашенному батюшке, быстренько нанял рабочих и в лихорадочном темпе принялся церковь разбирать. Батюшка покряхтывал и печалился, но против бумаги от самого губернатора идти не решился.
Весь фокус заключался в том, что хитрющему Киприяну позарез нужен был кирпич для медеплавильной печи, но при убогих возможностях тогдашних средств и путей сообщения доставленный из Шантарска новенький кирпич обошелся бы дороже золота… Из обманом добытого церковного кирпича, замешанного на яичных желтках и потому несокрушимого, купчина сложил шахтную печь, став зачинателем заполярной цветной металлургии в Шантарской губернии. Справедливости ради стоит упомянуть, что он все же тщательно проследил, чтобы на постройку новой церкви пошел самый добротный плавник, способный простоять десятилетия.
Церковь, как ни странно, устояла и после революции. Сначала до нее попросту не доходили руки у юных безбожников, потом ее уже собрались было ломать, но спас Кузьма Кафтанов, чья обитавшая в Тиксоне престарелая мамаша была истово верующей. Памятуя о кремлевском покровителе Кузьмы, препятствовать ему не осмелились, хотя документик-сигнал, как водится, начальник НКВД в папочку подшил старательно, но
