впоследствии выдрал и спалил от греха подальше, когда от Сталина последовала директива кончать с безбожием. (А потом под эту директиву с превеликой радостью закатал по пятьдесят восьмой местного рабкора высочайше отмененного журнала «Безбожник», имевшего нахальство постельно ублажать супругу начальника в отсутствие последнего.)
На двустворчатых дверях, правда, красовался огромный ржавый замок – Сережа пояснил, что священника Шантарск обещает прислать давно, да все как-то не доходят руки до Заполярья.
Сфотографировались на фоне церкви, потом Света трудолюбиво засняла всех на видео, не обойдя вниманием и обоих хвостов, вновь объявившихся в отдалении. На сей раз изображать беззаботных гуляк посреди обширной немощеной площади им было сложнее, и они, видимо, не измыслив ничего лучшего, притворились, что тоже ужасно заинтересовались памятником архитектуры – один даже показывал напарнику на крест и, судя по оживленной, деланной жестикуляции, пытался что-то объяснять, искусствовед хренов.
Вновь оказались на площади, окаймленной четырьмя зданиями-монстрами, где нелепо торчал пустой постамент и болтался в вышине официальный триколор, выцветший до того, что превратился в штандарт неизвестной державы. Шпики не отставали.
Завернули в небольшой магазинчик, где причудливо смешались парочка книжных полок, стеклянная витрина со съестным и прилавок, снабженный горделивой табличкой: SOUVENIRS-ANTIQVAR. Где оказались единственными потенциальными покупателями – шпики в магазин не пошли, но видно было в запыленное окно, что торчат поодаль.
Антиквариат был представлен полудюжиной военных фуражек советского образца, без разлапистого орелика, кучкой разномастных монет, несколькими крохотными бюстиками Ленина и тому подобной ерундой. Впрочем, Мазур чисто случайно углядел и кое-что стоящее. Кликнул мгновенно оживившуюся продавщицу, явно не избалованную наплывом ценителей антиквариата.
Кацуба смотрел через плечо, пока Мазур вертел в руках вынутый из ножен морской кортик. Подержал ножны с затертыми, едва различимыми изображениями якоря и корабля.
– Старинный? Нет, вон совдеповский герб на ручке…
– Сталинский, – сказал Мазур. – Однозначно.
– А из чего видно?
Мазур показал ему желтую рукоятку:
– С сорок восьмого года начали ставить кнопку-держалку. А поскольку ее тут нет, значит, выпущен до сорок восьмого. Вот и вся премудрость.
Он с нешуточным сожалением сунул кортик в потертые ножны, покачал на ладони. Вещь была качественная. Советские кортики времен папы Брежнева, если откровенно – дерьмо собачье. Разве что златоустовские с большой натяжкой можно назвать хорошими, но попадались они редко. Пластмасса рукоятки, такое впечатление, делалась из переплавленных зубных щеток – крошилась и ломалась от любого удара. Остальные детали – из поганенькой мягкой меди, которую можно поцарапать чуть ли не спичкой, да вдобавок перекладина крохотная, и одна ее половинка выгнута так, что кортик практически невозможно держать в руке.
Зато сталинский, как бы к Иосифу Виссарионовичу ни относиться, – совсем другое дело. Рукоять из прочного эбонита и надежной латуни, сама ложится в руку. А в общем, морские кортики советских времен – почти точная копия старинного русского наградного образца 1803 года…
– Да покупай, чего там, – сказал Кацуба. – Ишь, глаза разгорелись. Контора стерпит, командировочные не считанные. Глядишь, и пригодится…
Мазур обрадовано расплатился, сунул кортик во внутренний карман куртки. У книжной полки дурноматом орал Сережа – как выяснилось, углядевший пьяными глазками забытую бог весть с какого года книжку врага перестройки Лигачева и пришедший от этого в неистовство. Он громогласно грозил продавщице, что запишет ее в красно-коричневые и устроит тут постоянный демократический пикет, а та отругивалась простыми русскими словами, потом лениво предложила девчонке, только что продавшей Мазуру кортик:
– Валь, в милицию позвони, что ли…
– Да они все возле штаба, теть Зин, – столь же лениво отозвалась та. – Петька сейчас заскакивал, говорил…
Именно эта ее реплика вдруг магическим образом успокоила шумного Сережу. Он поморгал осоловелыми глазами, что-то усиленно соображая, потом ринулся к Мазуру:
– Тьфу ты, Вова, я забыл совсем… Поехали! Посмотришь, как мы тут военщину к ногтю берем… Миша ты ж интересовался…
– А то как же, – сказал Кацуба хладнокровно. – В самом деле, Гоша, подгоняй тачку, глянем на здешние плюрализмы…
…Особого шумства не наблюдалось, но и мирными буднями назвать происходящее язык не поворачивался. Трехэтажное зданьице, чрезвычайно похожее на музей (так что закрадывалось подозрение, что их строили по одному, типовому проекту), было огорожено чисто символически – редкая оградка из тоненьких железных прутьев не доставала человеку и до пояса. Судя по вывескам, здесь идиллически уживались и городской военкомат, и штаб воинской части, как полагается, укрытой за комбинацией цифр.
Вокруг оградки с трех сторон (с четвертой тянулась высокая бетонная стена, видимо, окружавшая гараж) лениво кучковались человек сто. Мазур высмотрел самые разные типажи – и довольно чисто одетых пожилых дамочек психопатического облика, привычных на любом демократическом митинге, и поддавших молодых верзил, явно забредших от нечего делать, и угрюмых работяг, судя по каскам и спецовкам – то ли шахтеров, то ли докеров, и просто праздных зевак обоего пола.
Кое-где виднелись самодельные плакатики, однообразно призывавшие военных убираться к чертовой матери, власти России – пойти навстречу чаяниям народа, не желающего жить рядом с кладбищем отравляющих веществ, а депутатов Госдумы – оказать содействие. Судя по тому, что здесь не наблюдалось ни депутатов, ни властей России, данные плакаты были поэтическим преувеличением. Среди них сиротливо затесался вовсе уж нелепый здесь лозунг: «Выдайте зарплату за февраль, гады!»
Внутри, за оградкой, столь же лениво бродили человек двадцать в милицейских бушлатах, а один, усатый кряжистый старшина, стоя вплотную к демонстрантам, о чем-то беседовал вполне мирно, и Мазур расслышал, как он горестно вздохнул:
– Петрович, тебе хоть бастовать можно, а нам самим третий месяц не платили, только нам-то бастовать законом запрещено…
Слева что-то орал в мегафон вспотевший бородач, чем-то неуловимо напоминавший Сережу, но не в пример более пузатый. Его слушали, но вяло. Сережа, шатаясь, тут же ринулся в толпу, как рыбка в воду, моментально выискал знакомых, кого-то хлопал по плечу, кому-то показывал на стоявших кучкой «питерских ученых», словом, развил бурную деятельность.
– Ну, все, – сказал Кацуба тихонько. – Глазом не успеем моргнуть, как окажемся батальоном поддержки из столиц…
Голос у него при этом, впрочем, был скорее довольный. Мазур индифферентно пожал плечами, спросил:
– Про корабль ничего не слышно?
– Гоша говорит, придет завтра. Невтерпеж?
– Хуже нет – ждать да догонять…
– Это точно. А посему отойдем-ка. У хорошего командира солдаты без дела болтаться не должны… – Он отвел Мазура метров на двадцать в сторонку, сунул под нос фотографию. – Как тебе?
– Да ничего, в общем, – осторожно сказал Мазур.
На черно-белом снимке была изображена светловолосая женщина лет тридцати – тонкий нос, пухлые губы, очки в тонкой оправе. Симпатичная и отчего-то ужасно напоминает не особенно строгую учительницу младших классов.
– Доведись, трахнул бы?
– Мог бы…
– Прекрасно, – удовлетворенно сказал Кацуба, спрятал снимок.
– А что такое? – забеспокоился Мазур.
