украшением даже дворцового бала… Пора в столицу, пора, что-то ты засиделся в глуши, того и гляди, шерстью обрастешь и начнешь по-медвежьи рявкать! Через две недели, между прочим, как раз и состоится дворцовый бал в честь летних маневров, и следовало бы тебе подумать заранее, самое время начинать заказывать платья и прочее… Оленька, вы ли это? – он демонстративно отпрянул, прикрыв глаза ладонью. – Полгода мы с вами не виделись, и этот срок добавил заключительные штрихи к картине несказанного совершенства… Нет, в Петербург, в Петербург!
Он держался, разумеется, как светский человек, но в его взгляде Ольга без труда читала веселые, дерзкие мужские желания – но смущаться и не подумала, с какой стати?
Камергер сделал еще шаг.
– Устинья Павловна, нижайший поклон! Рад видеть вас в добром здравии, что, надеюсь, буду повторять еще лет сорок…
– И вам того же, голубчик, – церемонно ответила Бригадирша.
– Господин Гааке, рад вас видеть! Судя по цветущему виду тех, кто, не дай бог, может стать вашим пациентом, вы свои обязанности несете исправно. Хороший врач – не тот, кто лечит мастерски, а тот, кто хвороб не допускает на десять верст вокруг…
– О да, герр камергер, о да, – чинно раскланялся кругленький немец. – Делаю все, что в силах моих и медицины…
Камергер улыбался, рассыпал комплименты и шутки, причем видно было, что делает это он совершенно искренне, в силу веселости души. Все, кто на него смотрел, невольно ощущали подъем духа. Милейший человек, душа общества… отчего же его присутствие на Ольгу буквально давило? Не в откровенных же взглядах причина, когда это они девушек раздражали?
Приехавшие с камергером терпеливо дожидались в сторонке, всем своим видом показывая, что они люди воспитанные и ни за что не станут своей торопливостью нарушать ритуал чисто семейной встречи. Их было четверо. Ольга знала только одного – генерала Друбецкого, мало изменившегося за тот год, что она его не видела: еще один картинно-величественный старый вояка с благородными сединами и решительным лицом итальянского кондотьерри. Остальные…
Если вновь взяться судить исключительно по-женски, то интереснее всех был молодой человек, судя по модному платью, носимому с некоторой небрежностью, принадлежавший к высшему обществу. В Петербурге она таких навидалась немало. Правда, этот ничуть не походил на томных и хрупких франтиков с Невского: высокий и сильный на вид, с ястребиным носом и уверенными серыми глазами (его светлые волосы значительно превышали ту длину, что предписывалась модой, что придавало ему вид то ли музыканта, то ли представителя какой-то другой области изящных искусств). Ольга мысленно примерила на него наряд дикого скандинавского воина из книги по средневековой истории: кольчугу, рогатый шлем, звериную шкуру на плечи, снабдила боевым топором. Получилось впору: действительно, не похож на тех самых франтиков, которых только и можно представить в их нынешнем виде пустых прожигателей жизни…
Второй, судя по мундиру и эполетам, был полковником гвардейской пехоты, представительный мужчина лет сорока с продолговатым лицом и ухоженными короткими бакенами. Ольге он показался каким-то дюжинным: не красавец и не урод, не брюзга не весельчак, не зол и не добр, не азартный картежник и не скучный домосед… Одним словом, обыкновенный. Ничего в нем нет, способного привлечь не то что женский, а вообще интерес: благопристойная посредственность, пожалуй.
Четвертый был и вовсе неинтересен: одетый в черное мужчина под пятьдесят с непроходимо унылым желчным лицом, напоминавший то ли гробовщика, то ли скучнейшего педанта из министерства финансов, озабоченного лишь скучной цифирью… а может, и неутешного вдовца в трауре. Ольга взглянула на него только раз и тут же перестала обращать на незнакомца в черном внимание.
– Петра Илларионовича представлять нет необходимости, – сказал камергер, взяв за локоток Друбецкого. – А вот остальные в представлении, конечно же, нуждаются. Граф Казимир Биллевич (светловолосый изящно поклонился). Владелец имений, лесов с вепрями и лешими и чуть ли не городов с озерами. Мой большой друг, путешественник и книжник, охотник и азартный игрок, а также вдохновенный рыцарь Красоты и Грации, – он ухарски, по-родственному подмигнул девушкам. – Каким-то удивительным образом все это в нем сочетается весьма даже гармонично, завидую… Полковник Павел Карлович Кестель, славный боевой офицер, недавно переведен в Петербург из Новороссии, прошу любить и жаловать. С ним, Андрюша, вам найдется о чем поговорить, общих знакомых множество, одни походы проделывали… (Полковник раскланялся вполне светски.) И наконец, Готлиб Рудольфович фон Бок, можно сказать, восходящая звезда ключевого департамента министерства финансов, действительный статский советник, большая умница и опять-таки мой добрый приятель… Андрюша!
Ольга обернулась даже раньше, услышав за спиной сдавленный вскрик наподобие стона. Бригадирша, помертвев и полузакрыв глаза, оседала наземь и, если бы ее не подхватили два проворных лакея, вот-вот растянулась бы на мощенной мраморными квадратными плитками дорожке. Возникла некоторая суета, все лица стали озабоченными, князь, сведя брови, отдал распоряжения – и старушку бережно повели к дому, а следом заторопился неожиданно обретший пациентку доктор Гааке. Использовав момент, Ольга направилась следом с таким видом, словно и ей было необходимо во всем участвовать, – отчего-то именно сегодня, в противоположность прошлым встречам, камергер ей был особенно неприятен. Насколько она могла заметить, никто ее поступку не удивился – тем лучше…
В комнате Бригадирши наметился поначалу легкий переполох – сбежались горничные и куча прочего дворового народа, коему вовсе не было надобности тут находиться. Но кругленький немец, несмотря на свой простецкий вид, в профессиональном отношении был орлом: не особенно и повышая голос, не прилагая особых усилий, он в минуту очистил помещение от всех лишних, оставив одну-единственную горничную и Ольгу (возможно, оттого что она не суетилась и не глазела, а стояла в уголке). Лавровишневые капли, нюхательные соли… Не прошло и нескольких минут, как со всей заботливостью уложенная в постель старушка открыла глаза, глянула вполне осмысленно, и ее щеки приобрели почти нормальный цвет. Разогнувшись, немец отошел к Ольге и, утерев пот со лба синим платком, сказал тихонько:
– Осмелюсь полагать, ничего страшного. Легкий обморок с головокружением. Что поделать, годы… Думаю, следует оставить эту прилежную девушку, а нам с вами удалиться, чтобы почтенная дама могла отдохнуть…
– Все уйдите, – вдруг произнесла старушка сильным, звучным, почти обычным голосом. – Только ты, Оленька, останься… – и в ее голосе прорвались жесткие, непререкаемые барские нотки прошлого столетия. – Я понятно изъясняюсь?
И горничная, и доктор Гааке вмиг оказались за дверью, аккуратно притворив ее за собой, а Ольга в некоторой растерянности осталась стоять на том же месте. Бригадирша поманила ее сухонькой рукой:
– Еще ближе, душа моя, а то услышат… Смеяться станут… Полагая, что самые умные, а старуха соскочила с ума… Хоть умом, верь, душа моя, я не повредилась ничуточки… Еще ниже наклонись…
