понемногу угомонились, над ИТУ разлилась тишина – лишь орал на кого-то по ту сторону колючки пьяный опер, да лязгало какое-то железо в автопарке, да побрехивали собаки в питомнике за казармами.
Так что если закрыть глаза, то запросто можно представить себе, что находишься не возле охраняемого со всех сторон лагеря, под завязку набитого урками, а в мирной сибирской деревушке дворов эдак на десять, тихой и уютной, которой равно наплевать на землетрясение в Индонезии и на президентские указы касательно полномочий губернаторов, где ползимы нет электричества, передвижная лавка приезжает раз в полгода, а самым страшным в мире человеком считается тракторист Коля, который по пьяни и при посредстве топора страсть как любит ломиться в избу к незамужней Таньке, и остановить его можно, лишь огрев оглоблей по черепушке…
Ежели откровенно, то нельзя сказать, что подобные пасторальные настроения мучили Алексея постоянно, однако сейчас отчего-то нахлынуло. И не исключено, что причиной тому явилось присутствие рядом дочурки «хозяина».
Марии Александровны.
Маши…
Таинственный солнечный свет заходящего и никак не могущего зайти солнца окрашивал её лицо прямо-таки средиземноморским загаром, заставлял короткие, с рыжиной волосы гореть неким потусторонним, мистическим свечением, а глазищи… глазищи, блин, были как у Медузы Горгоны: заглянешь в них – и всё, пиздец…
– негромко продекламировал Алексей, глядя на приближающиеся казарму и хозблок.
Маша с улыбкой обернулась с переднего сиденья:
– Удивительно в тему. Если забыть на секунду, где мы находимся… Неизданный Пушкин? Или сами написали?
– Вот ещё, такую лабудень мы не сочиняем, – обиделся Карташ за себя и за Александра Сергеича. – Это Серёга Нигматуллин ко Дню Ракетных войск и Артиллерии накропал… А что тут такого, для здешнего интеллектуального уровня – сии вирши будут посильней, чем «Фауст» Гёте.
– Ко Дню Ракетных войск – и такая лирика?
– Ну да. Вы, Марь-Санна, просто финала не знаете. А финал там… э-э… А финал там вот какой:
– Да уж, – фыркнула Маша, – жизнеутверждающе, ничего не скажешь. Пушкин на Дне Артиллерии отдыхает… А ваш Серёга, оказывается, парень с юморком. Он за эту нетленку, случайно, на «губу» не залетел?
– Не-а, – весело ответил Алексей. – Наоборот. Заму по воспитработе очень понравилось.
– А Топтунову? – нейтрально спросила дочурка.
– «Хозяин» их и не видел, – успокоил её Карташ. – Это в стенгазете, в клубе висело.
– О! У вас ещё и клуб есть?
– А что, люди мы или твари дрожащие? И клуб есть, и оркестр свой. Олежка Антонов такие фишки на саксофоне выдаёт – Эллингтон застрелился бы от зависти…
– Эллингтон на клавишных играл, – мягко поправила Маша.
– А у нас в клубе и рояльчик есть, – ничтоже сумняшеся сказал Карташ. – Взглянуть не желаете?
– А меня пустят?
– Да о чём вы говорите, сударыня, клуб-то за территорией зоны… Гриня, давай к клубу Всё тот же шоферюга Гриневский по кличке Таксист, что вёз их от вокзала, молча кивнул.
Молчал он от самой Авдотькиной пади, думая о чём-то своём, уркаганском, чем, собственно, Карташа вполне устраивал: придаток мотора разговаривать не должен.
Взрыкивая на колдобинах, уазик выбрался на ровный участок перед КПП, свернул и остановился у двухэтажного хозблока, возведённого, по слухам, ещё при Кукурузнике. Так или нет, Карташ не знал, но верил охотно – уж очень он напоминал те продовольственные «стекляшки» серого силикатного кирпича, что были понатыканы практически во всех городах и весях бывшего Союза между жилыми домами. В этом, правда, застекление первого этажа отсутствовало, а над «парадным входом» гордо алел транспарант «Клуб» – для тех, кто, по-видимому, был по какой-то причине не в курсе.
Остановились. Карташ выбрался из уазика первым, открыл дверцу, галантно подал руку.
Маша ступила на зоновскую землю, как будто выходила из кареты возле собственного особняка, где на раут уже собрался весь цвет местной аристократии – и плевать с высокой колокольни на то, что одета она была уж никак не для раута, а вовсе даже по-походному: свитер под горло, зелёная ветровка, джинсы и короткие сапоги. Первый день «отпуска» Алексей решил посвятить ознакомительной экскурсии по окрестностям, так что с утра они петляли на уазике по таёжным стёжкам, останавливаясь разве для того, чтобы размять ноги, перекусить предусмотрительно захваченными Карташом бутербродами с кофе из термоса и насладиться видами. Красный ручей, Авдотькина падь, Соколиный распадок – какие там, к лешему, Болонья и Севилья! Красотища вокруг была неимоверная, даром что рядом зона, и даже у Алексея, уж на что прагматика и до мозга костей реалиста, порой что-то такое шевелилось в сердце, когда он демонстрировал дочурке «бескрайнее море тайги» с вершины какой-нибудь безымянной сопки, что-то такое романтическое, бля…
День, в общем, пролетел незаметно. Они вернулись к лагерю – решили подождать папашку и вместе вернуться в Парму, а пока папашка занят своими «хозяевыми» делами, отчего же не показать дочурке клуб? Пусть посмотрит, как развлекаются солдатики внутренних войск в редкие минуты расслабона…
– Жди здесь, – приказал он Гриневскому, доставая сумку с заднего сиденья. – Если «хозяин» нарисуется, скажешь, что мы в клубе. Свистнешь нас, домой поедем.
