Он сказал примирительно:
– Давай вперёд помаленьку, лады? Гнать только вот не надо.
Гриневский выжал сцепление и тронулся.
Алексея вдруг неукротимо потянуло в сон. По эту сторону яви его удержало лишь осознание того, что сон, настоящий сон, ночной кошмар остался там, позади. И возвращаться в него ох как не хотелось…
Глава вторая.
Трое плюс пистолет
Воспевать ночную езду по тайге взялись бы разве самые отпетые романтики – из тех, что если и выбираются из столиц, то не далее чем на дачные участки, где, сидя на веранде с видом на жидкий, истоптанный грибниками лесок, прихлёбывают чаёк напополам с коньячком и сочиняют сердцещипательные песенки о палатках, геологах, кострах, о туманах и о запахах тайги. В общем, про то, что «нам не страшен дождик хмурый».
Взаправдашняя ночная езда по таёжной дороге, даже на уазике, то есть на самой приспособленной к этим ралли машине, напрочь лишена какой бы то ни было романтики. Темень беспросветная, свет фар отвоёвывает у мрака лишь крохотный плацдарм прямо перед скачущей по ухабам машиной. Скорость приходится держать невысокую, тайга становится всё гуще, дорога всё уже, ветви то и дело хлещут по стеклу. И вскоре под кожу начинает просачиваться неприятный холодок, а вслед за этим сердечко внезапно сжимают невидимые пассатижи – так накатывает ощущение безлюдья, раскинувшегося во все стороны на сотни, а то и тысячи вёрст, безлюдья, во владения которого ты забираешься глубже и глубже. Какая уж тут к чертям романтика! Ты вдруг осознаёшь, как с треском рвутся все твои привычные, уютные, удобные связи, как ты отныне далёк от телефонов, лекарств, «скорой помощи», запасов еды на полках холодильников, мягких постелей, тепла и прочих благ цивилизации. Тебя не прикроют МЧС, МВД и прочие службы. С этого момента можешь полагаться только на себя и на удачу.
Ты становишься частью изначальной жизни, которой ты безразличен, как плевок, которая обходилась без тебя миллионы лет и не заметит твоего ухода из мира. И приятного в этих ощущениях нет ничего – что бы не пели столичные барды…
Ехали молча. И не только из-за стресса, а ещё и по вполне житейской причине – трясло нещадно. Раздолбанная лесовозами таёжная стёжка не давала людям возможности оторвать ладони от скоб и спинок сидений. На таких ухабах будешь много говорить – точно себе язык откусишь.
Карташ посматривал вперёд, видел тёмный, отрешённый профиль Маши, её потухший взгляд и сжатые губы. Гриневский же выглядел сейчас за рулём точно так же, как и несколько часов назад – как собранный, хоть и раздражённый, уверенный в себе, хоть и не спавший ночь шофёр на тяжёлой трассе. «О чём он, интересно, сейчас размышляет?» – гадал Карташ. Пошевелился, нашаривая под собой бушлат, – хорошо захватил для выгула доченьки…
– Никаких развилок, – внезапно произнесла Маша глухим голосом.
Алексею показалось, что вырвавшаяся у неё фраза относится вовсе не к лесной дороге, а к чему-то более значительному, всеобъемлющему, может быть, фраза эта – некий итог её невесёлых раздумий.
– Некуда тут сворачивать, – без выражения проговорил Гриневский. Ну, уж этот-то точно имел в виду таёжную трассу.
Кстати, и вправду развилок не будет до самого подъезда к лесосеке. Так и трястись им по безвариантной узкой стёжке, на которой чтобы разъехаться, шофёрам встречных машин пришлось бы демонстрировать чудеса высшего пилотажа…
«Вот и сходили в отпуск, бля…» – со злостью подумал Карташ. Покосился на Машу. Та сидела прямо, невидяще глядя перед собой. Истерикой пока не пахло, молоток девка, держится. Соображает, что не до папы сейчас… А сейчас до разговорчика по душам кое с кем. Самое время.
И сказал отрывисто, положив руку со стволом на плечо водителя:
– Короче, заключённый Гриневский. Время разбора полётов. Отвечай быстренько и честно, как у духовника. Что за херня происходит?.. – Вдавил в его шею дуло «Макарова». – Стоп-стоп, ты мне плечиками-то не елозь. У меня, понимаешь ли, ствол, а тебя – голы рученьки. И прежде чем ты руль в канаву какую-нибудь повернуть успеешь, я тебе полчерепа снесу, усёк? Тогда продолжаем «Что? Где? Когда?»… Мы, понимаешь ли, теперь с тобой одним миром мазаны – ты, получается, беглый, а я, получается, тоже вроде как пост покинул… И скрывать сейчас что-либо друг от друга у нас резона нет. Повторяю: что в зоне произошло?
– Соскок, начальник, – после долгой паузы негромко ответил Гриневский. – Семеро «углов» срыли под шумок… точнее, собирались. Ради того всё и затеяно было.
Наступило время Карташу раскинуть мозгами.
– Ты меня не парь, – наконец рассудительно сказал он. – Ради какого-то соскока кипеж на всю зону не поднимать, с прорывом, да с захватом оружия? Так не бывает.
– Именно потому, что так не бывает. Пока солдатня с ментами будут остальных ловить да успокаивать, пока пересчитают, кто жив, кого мочканули, кто в леса подался – те уже далеко будут…
Машина вильнула, попав колесом в яму, мотор гневно взвыл, но вытащил уазик из выбоины и, взревев по-медвежьи, погнал их дальше.
Маша молчала.
Карташ поразмыслил ещё немного, убрал пистолет. Сказал спокойно:
– Не верю. Ты, дружок, поаккуратнее будь на дороге-то… Ну хорошо. Допустим. А как так получилось, что…
От неожиданности Гриневский не втопил до упора педаль тормоза лишь чудом, спас, видать, немалый таксистский опыт – иначе лететь бы пассажирам уазика носом вперёд, до столкновения с преградами. Нет, Таксист просто резко вильнул на обочину и остановил машину в шуршащих зарослях молодого ельника.
Случилось это, когда уазик свернул за очередной поворот возле самой лесосеки, и фары выхватили
