Килограммов пятьдесят от силы. Три километра на закукорках по очереди… Не должны выдохнуться…
– К тому же, – усмехнулся Алексей, – богоугодное дело делаем, господин аспирант. Грехов на нас и так хватает, глядишь, потом и зачтётся при подсчёте…
Переход занял полтора часа. Старика, как и договорились, по очереди несли на себе Гриневский, Карташ и Гена-«археолог». Ноша не слишком обременяла, дедок весил немного, да и менялись они, чтоб уж точно не устать, через каждые четверть часа.
Это путешествие с дедом на закорках напоминало какую-то народную сказку – то ли про горе-злосчатье, то ли про лихо одноглазое. Весь фольклорный антураж был соблюдён скрупулезнейше: тёмный лес, уханье филина и бравый солдат прёт на себе через леса лесного старикана. Ещё только не хватало, чтоб дед и впрямь оказался лихом одноглазым. Вот заведёт в гиблое место, растает в воздухе под сатанинский хохот, а ты ходи заколдованными кругами вокруг одного и того же места и отбивайся от наседающей нечисти…
Но какая бы романтика в народных кафтанах не лезла Алексею на ум, её сметала неумолимая проза: в нос шибал пот немытого старческого тела, чесались комариные укусы на шее и на руках, над людьми вились голодные рои гнуса, гудели ноги, покалывало в правом боку, да и примитивно хотелось жрать.
Они спустились в низину. Под ногами запружинил мох, идти стало труднее, запахло прелыми листьями и сырой мшиной. Пошёл чахлый березняк – верное свидетельство того, что болото близко. А вот и захлюпало под ногами, между кочками травы показались лужицы «ржавой» воды с торчащими пучками жёсткой, мерзко шуршащей осоки. Ничего удивительного, что за много лет никто не натолкнулся на раскольничью берлогу – поди тут натолкнись, когда на десятки километров протянулся однообразный, как рельсовый путь, болотный пейзаж, поди тут сообрази, где надо сворачивать к какой-то там заимке – про то ведь указатели не поставлены и путеводные маячки не мигают… А тем более без большой нужды люди сюда не ходят. Опытный таёжник в болото и не сунется, а неопытные в такую таёжную даль забредают раз в сто лет. К тому же таёжный люд вообще предпочитал избегать этих сомнительных мест, особенно в последние годы. Тайга большая, есть где погулять и без этих болотин…
Дошли.
Собственно по болотине пришлось топать совсем немного, только до первой гривы. Затем уже перебирались с гривы на гриву, следуя указаниям старика. Грива – одно из слов, которыми старший лейтенант Карташ обогатил свой лексикон за время пармской ссылки: так в Сибири называют лесистые островки твёрдой земли посреди трясин… Теперь остаётся лишь уповать на то, что все эти словечки вроде «шишковать», «ломать жадеит», «грива» в дальнейшем по жизни напрочь не пригодятся…
Острова – пардон, гривы – тут располагались близко одна от другой, видимо, раньше они составляли один большой остров, со временем погрузившийся в болотную воду. Пришлось одолеть шесть или семь грив, пока не достигли нужной.
Карташ сперва дёргался, вспоминая охотничьи истории про то, что, дескать, на гривах, если вокруг них болото не слишком топкое, любит сшиваться разный зверь, в том числе и медведь.
Опытный, опять же, таёжник на гриву не сунется, если нет в том большой надобности, потому как ни к чему ему нежданные встречи с туманным исходом.
Однако кроме разноголосой птичьей сволочи никто им на островах не попался.
Углядеть жилище или иные признаки человеческого присутствия можно было, только ступив на тот самый обитаемый остров, что стал для раскольничьей семьи прибежищем и домом на долгие годы.
Повесть о том, как советская семья очутилась в лесах, старик Силантий им уже рассказал. На это ему хватило одного короткого привала.
Ушли они с женой в леса «аккурат в тот год, когда деньги меняли» (из чего слушателям не составило труда догадаться, что в шестьдесят первом). До того оба, то есть сам Силантий и его жена, проживали в посёлке Вычуга, что на берегу Шантары, и оба происходили из староверовских семей. Их поженили самым домостроевским образом – родительским выбором и родительской волей. Вопреки расхожим представлениям о непрочности подобных семей, они с женой жили в любви и согласии, душа, что называется, в душу.
Может быть, благодаря общей вере. Вот только детей им бог не давал.
Обоим было уже за тридцать, когда жена Силантия уверовала в то, что причина их бездетности – совокупный людской грех, в окружении которого они вынуждены жить. Безбожие, пьянство, разврат и всё такое прочее. И жена заразила своей верой мужа. Она же настояла на необходимости укрыться от греховной суеты, остаться наедине друг с другом в тишине и чистоте нетронутого божьего мира – за что Господь несомненно одарит их ребёнком. А дитё, когда вырастет, само решит, где ему жить.
Однако детей бог им так и не дал.
Но они прижились в тайге и возвращаться не стали. Да и не тянуло их к людям, пусть это и покажется странным. Напрочь не тянуло. Им было хорошо вдвоём… Может быть, даже слишком хорошо им было без людей, за эту гордыню господь их и наказал, не дав ребёночка. И особо господь наказал Силантия, забрав жену на небеса, а его оставив в одиночестве дожидаться своего последнего земного часа.
Почему в тот далёкий год они направились сюда? В староверских преданиях часто упоминаются здешние края. Говорят, что в этих болотах, начиная с петровских времён, старообрядцы не раз находили укрытие в те годины, когда власть учиняла гонения на праведную веру.
А именно эту гриву, сказал Силантий, крестясь двумя перстами, им с женой указал господь.
Будто взял за руку и провёл через болота. А когда ступили они на эту твердь, словно кто-то сверху шепнул, мол, оставайтесь тут, стройтесь и живите в спокойствии. Ну, в общем грех жаловаться, прожили в спокойствии.
Сейчас Карташ с любопытством оглядывал места добровольного таёжного заточения. На поляне, находящейся точно по центру острова, стоят две избы. Одна поменьше (это чёрная баня, объяснил старик Силантий), вторая побольше. Других отличий между ними не заметно. Тёмные брёвна сруба, проложенные мхом, крыша сделана из плах, по одному узенькому оконцу. Между изб рос толстоствольный кедр.
Наверное, из его собратьев, росших на острове, и изготовили сорок лет назад эти срубы.
Старика внесли в избу, положили на полати под закопчёнными иконами.
Алексей огляделся. Было заметно, что сейчас здесь не живут, а доживают. Запах плесени. Кругом пыль и паутина. Какое-то тряпьё в углу. На столе две деревянные миски, одна алюминиевая. Последняя, думается, принесена из прежней жизни – вместе с немногим прочим скарбом, захваченными в дорогу.
