жажда как-никак подгоняла, но и не особенно спеша, – внимательно поглядывать по сторонам вовсе даже не мешало.
В переулочке между халупами застыл трактор «Беларусь» с грозно поднятым ковшом. Карташ поймал себя на том, что, наверное, не сильно удивится, если трактор вдруг самопроизвольно заведется и ломанет в атаку, аккурат на них... А что, вполне будет согласовываться с духом этих мест. Где царит полное запустение, там поселяется чертовщина.
Асфальт начался, когда они дошли до первого квартала панельных домов.
– А змеи в такой город могут заползать? – опасливо спросила Маша у Джумагуль.
– Не должны, змеи не любят ползать по асфальту, – успокоила Джумагуль. Впрочем, успокоила ненадолго, потому как тут же добавила: – Скорпионы и фаланги, эти должны водиться.
И, как говорится, позови черта, он тут как тут. Черный мохнатый комок величиной с детский кулак выкатился из окна первого этажа, шлепнулся об асфальт и быстро побежал на корявых черных ножках. Маша непроизвольно взвизгнула.
Фаланга, опознал Карташ. Вспомнил цветные картинки в детских энциклопедиях. Паук, своим видом законно вызывающий омерзение. Чего только стоят вертикальные и горизонтальные жвалы, беспрестанно двигающиеся вверх-вниз, слева-направо, перекрещивающиеся – бр-р-р... Омерзение лишь усиливается, когда вспоминаешь, что паучок питается падалью и на жвалах оседает трупный яд, поэтому его укус для человека чреват осложнениями вплоть до самых невеселых.
Тем временем паучок, просеменив по асфальту, скрылся в подвальном окошке.
Асфальт, растрескавшийся, местами провалившийся, проросший травой, все больше походил не на городское дорожное покрытие, а на казахскую степь – уж на последнюю-то они насмотрелись из «теплушки», за столько-то дней.
Джумагуль вела их уверенно. Она помнила, где в этом городе находится вода. Колонки, качавшие грунтовые воды со скважин какой-то совершенно немыслимой глубины, то ли в несколько десятков метров, а то и в сотни метров, по утверждению туркменки, сломаны все до единой. Остались колодцы. Где находится один, она знает. Помнит с того единственного раза, когда проезжала через Уч-Захмет. Было это как раз после
Столкновения – так они называют ту чуму, что пронеслась над Империей в начале девяностых и накрыла своим черным крылом как Прибалтику с Закавказьем, так и Среднюю Азию, разваливая державу на суверенные, трепыхающиеся, как отрубленный хвост ящерицы, куски. Державу, перед которой не так давно трепетал весь мир.
Когда Джумагуль первый и единственный раз побывала в Уч-Захмете, здесь еще жили люди. В основном старики или те, кому совсем некуда и не к кому было ехать. И тогда, по словам Джумагуль, находиться в городе было еще тяжелее, чем сейчас. Сейчас это всего лишь скелет, с которого содрали мясо. Тогда же город бился в агонии, и над его умирающим телом висел невидимый стон.
Они вышли на рыночную площадь. Большая птица – черный гриф – нехотя покинула ржавые металлические лотки и, хлопая тяжелыми крыльями, перелетела на крышу давным-давно сгоревшего ларька, подальше от опасного соседства.
– Запах, – повел ноздрями Гриневский, – что-то до боли знакомое...
– Дыни, – узнал Карташ. – Это ж дынями пахнет!
– Точно! – воскликнула Маша. – Но… но только как такое может быть?
– Здесь всегда было много дынь, – пожала плечиками Джумагуль. – Сюда приезжали торговать дынями со всех окрестных аулов. Хорошо покупали…
Они шли по рынку, и сладкий запах переспелых дынь придавал реальности окружающего мира некий оттенок зыбкости, непрочности. Того и гляди из ничего, из воздуха и из этого необъяснимого запаха соткутся и со всех сторон обступят призрачные силуэты. И явит себя память горячих песков – мираж давно исчезнувшего базара.
От этих навязчивых образов самого что ни на есть мистического характера Карташа, при всем его неполноверии и сомнениях, тянуло перекреститься. Да, верно сказал классик, где крещеный народ долго не живет, немудрено кому другому поселиться. Хотя, скорее уж, в этих землях не креститься следует, а, по установлениям мусульманской веры, воздавать хвалу Аллаху, прося у него защиты и покровительства.
Однако, несмотря на более чем подходящую обстановку, ничего сверхъестественного с ними не происходило. Пройдя сквозь строй грязных, ржавых лотков, они добрались до конца рынка. Там перебрались через глиняную, высотой по пояс ограду, обогнули какие-то руины – скорее всего, бывшего здания администрации рынка, и за ними обнаружили колодец.
Круглый каменный выход колодца закрывала крышка из толстых досок. На ней, донцем кверху, стояло десятилитровое железное ведро: кто-то позаботился, чтобы внутрь не попадал песок. На еще одно свидетельство заботы о колодезном хозяйстве они наткнулись, когда стали опускать ведро, – металлический трос, намотанный на ворот, был смазан солидолом.
– Метров на тридцать уходит, не меньше, – сказал Гриневский, когда ведро наконец-то в неразличимых колодезных глубинах достигло воды.
– Фу-у, а местечко это отлично подходит для съемок вампирских триллеров. Пропадает натура, – Маша устало опустилась на каменную скамью, над которой сохранился зеленый пластиковый козырек, стянула с плеча автомат, положила рядом с собой, запрокинула голову, прислонившись затылком к железному столбу, и закрыла глаза.
– Только лучше без нашего участия, – добавил Карташ.
Сам он не торопился выпускать оружие из рук. Прежде следовало осмотреться. Потому что – это бросалось в глаза особенно возле колодца – городишко был вполне даже посещаем. Вон желтеют фильтры окурков, валяется смятая пачка «Лаки Страйк», раздавленная пластиковая бутыль, цветастая обертка от чипсов, промасленная ветошь, автомобильные прокладки. В асфальтовой трещине Карташ разглядел гильзу, кажется, пистолетную.
Обойдя руины, Алексей обнаружил с другой стороны, там, где росла ветвистая чинара, засохшие кучки навоза. Явно здесь поджидала своих седоков вьючная скотина. При желании можно привести Джумагуль и спросить, какого рода-племени топталась тут животина – ослиного, лошадиного или верблюжьего? Наверное, Джумагуль должна разбираться – местная все ж таки...
Описав круг, Карташ вернулся к своим.
– Такие колодцы у нас называют «звездно-небесные», – говорила Джумагуль Гриневскому, который крутил рукоять ворота, выбирая ведро. – Потому что очень глубокие. А внутри их переплетают разными сортами саксаула, чтобы не засыпало.
– Ну, вот и вода. Налетай, – Петр поставил ведро на край колодца. Заглянул внутрь. И с некоторым удивлением констатировал: – Вода как вода, прозрачная, не грязная, не желтая.
– Вот будет странно, если мы еще и не отравимся вдруг, да, Петя? – поддел его Карташ. – Или ты сперва вскипятишь водицу?
Отравятся или нет, станет ясно чуть позже, а пока они пили, и вода на вкус казалась лучшим из всего того, что они когда-либо пробовали. Впрочем, как обычно и бывает, насыщение пришло довольно быстро, перешло в пресыщение, и вот уже вода потеряла вкус как таковой – просто влага да и только. Вот уже после долгого перерыва Карташ закурил, вспомнил малость подзабытое, потому как несовместимое с сухостью во рту удовольствие.
– Самая вкусная вода в кяризах, – рассказывала туркменка, которая пила заметно меньше русских путников, только, считай, пригубила – вот что значит привычка обходиться без воды. – Как мед. Потому что течет из гор... Наш старший брат Аннагулы до сих пор копает кяризы. У нас это одна из самых почетных работ. Но это очень тяжелая работа. Приходится рыть вручную, набивать бурдюки грунтом и вытаскивать их наверх тоже руками. А вырыть надо несколько километров, чтобы под землей проложить путь воде из горных озер на равнину. Бывает, не один год уходит…
Оставшуюся в ведре воду разлили по конфискованным у «хозяев» аула фляжкам.
– Я бы еще не отказалась вымыться, – попив и смочив лицо, Маша заметно ободрилась, в глазах засверкала игривость, – ежели кто из кавалеров не откажет даме в сущей малости – полить на спинку, – стрельнула глазками в сторону Карташа, – а потом эту спинку и потереть. И еще, конечно, кусочком мыла не помешало бы разжиться.
