Ашхабадский вор

Карташ всегда подозревал, что скорость, с которой гонят колонны перед трибунами, высчитана специалистами с точностью до тысячных долей. Так, чтобы люди двигались в несколько убыстренном, непривычном ритме, но и не бежали, раздражая глаз руководителей и усложняя работу следящемуглазу. И главное – чтобы любое неправильное движение выламывалосьиз общего ритма, а стало быть, сразу бросалось в глаза. И службы, задающие скорость этому шествию, кошке ясно, использовали все секретные наработки некогда общей спецслужбы.

Впервые оказавшись в роли секьюрити, пусть и вынужденно, Карташ вдруг понял, что контролировать большое скопление людей вполне возможно и здесь, невзирая на пестрые одежды, яркие краски и громкую музыку. Толпа – как река, широка и полноводна. Но – однородна по сути своей, как толпа зэков. И любая инородность сразу привлекает внимание. С зэками, конечно, проще, там – быстро, быстро, головы опустить, твою мать, разговоры отставить! И если в толпе вдруг возникает какая-то неправильность, какой-нибудь водоворотик в ровном течении реки, посторонний звук в монотонном «шурх-шурх-шурх» сотен ног – значит, что-то идет не так, жди сюрпризов от серой безликой массы заключенных… Но и этап, и демонстрация чем-то схожи, пусть последняя и отличается пестротой одежд, яркими красками, оглушительной музыкой…

Здесь пока ничто внимания не привлекало. Да, собственно, и колонны демонстрантов еще не вышли к трибунам, еще только огибали площадь, распределяясь по потокам.

И тут возле трибун объявились новые лица. Видимо, по случаю прохождения колонн укрепляли рубеж обороны. Карташ бросил взгляд в сторону приближающейся группы… И оторопел.

Среди этих людей был Дангатар. Собственной персоной. Их взгляды встретились… Лицо фронтового друга Гриневского на мгновение дрогнуло, но он тут же отвел глаза, придав лицу безучастное выражение. Карташ поступил в точности так же. Неизвестно, какие мысли и соображения появились у Дангатара по поводу увиденного, но обнаруживать их знакомство он счел нецелесообразным – значит так надо.

«Ну да, ну да, воры говорили, что есть у них человек в КНБ. Выходит, надавили на него, заставили соорудить Дангатару удостоверение и внедрить его. И, может быть, не его одного. А то, что Дангатар появился именно здесь, на этом участке – не означает ли сие, что ему стало известно о готовящемся покушении нечто вполне конкретное и удара следует ждать именно на этом направлении? Оченно может быть…»

Колонны демонстрантов наконец добрались до трибун. Наиболее любопытна была крайняя, ближайшая к трибунам колонна. Во-первых, она являлась самой, так сказать, худосочной, во-вторых, даже колонной-то по сути не являлась. С интервалом шагов в сто друг от друга двигались несколько не особливо людных групп, и скорость их шествования заметно уступала скорости других колонн. Весьма неторопливо они шли.

Вот с трибуной поравнялась первая такая группа. Впереди выступал высокий, спортивный юноша с табличкой в руках; за ним след в след семенил старик в простеньком черном костюме, но с таким количеством орденов и медалей, что издалека они напоминали кольчугу. И даже издалека было видно, как волнуется дед – лицо его блестело от пота, казалось, он целью своей жизни поставил не сбиться с шага, не ударить в грязь лицом перед Солнцеликим Туркменбаши. В руках он судорожно сжимал поднос с водруженной на нем некоей сверкающей металлической хреновиной. Что это за хреновина, понять было решительно невозможно, а вот на табличке в грабках высокого парня было написано по-русски и по- туркменски: «Ахалский велаят» – ага, понятно, сие есть славные представители велаята, где, собственно, и расположен город Ашхабад. По бокам от парня держались две девчушки в красных шароварах и узорчатых блузках, слаженно размахивающие цветными лентами. Карташу вспомнился завораживающий танец крыльев халата с бритвами, который носил уважаемый старец Ханджар, и он невольно изготовился– вот оно!.. И тут же заставил взять себя в руки. Нет. Не может быть. Слишком далеко для точечного удара, а промах для заговорщиков смерти подобен. Да и слишком уж попахивает это гонконговскими боевиками – очаровательные девушки-убийцы с лентами-ножами собираются нарезать президента ломтями перед взорами тысяч горожан… Бред. Карташ едва удержался от того, чтобы вытереть пот со лба: еще не известно, как воспримут его невинный жест коллеги-охраннички. За парнем с плакатом, старцем с подносом и девчушками с лентами бежала стайка наряженных в национальные одежды девочек и мальчиков. Дети остановились точно напротив трибуны и принялись танцевать народные танцы. Руководители созерцали детское творчество с улыбками умиления.

Никогда допрежь Алексею Карташу не доводилось наблюдать за демонстрацией трудящихся со столь почетного места, да он и помыслить не мог, что когда-нибудь угодит сюда – практически в компанию к руководителям страны, да еще и среднеазиатской республики, это, что ни говори, честь, спасибо, «товарищ полковник».

Худосочная группа номер один встала, ожидая, когда дети окончат свой танец. Тем временем из-за спины парня выдвинулся давешний старик с подносом и бодро заторопился к лесенке, ведущей на трибуну. Прошел он совсем рядом с Карташом, настолько близко, что Алексей даже уловил кисловатый запах пота – запах страха, благоговения и несказанной радости от встречи с Бессмертным и Бессменным. С такого расстояния Алексей разглядел, что ордена и медали на его «иконостасе» были сплошь времен Великой Отечественной, а на подносе высится устрашающее сооружение, отдаленно напоминающее макет двигателя внутреннего сгорания. Более того: над блестящей трубкой, торчащей из недр сооружения, колеблется яркий желтый огонек, различимый даже в сиянии дня… Но, судя по всему, макет был либо из алюминия, либо из крашенного серебрянкой картона – слишком уж легко нес его старик. Значит, не бомба, не замаскированный ствол. Тьфу ты, пропасть, так можно и инфаркт заработать…

Ветеран добрался до трибуны и дрожащими руками протянул поднос господину Ниязову. Засверкали едва видные на солнце фотовспышки репортеров. С стороны СМИ подлянки тоже, вроде бы, ждать не приходилось: уж эту-то братию должны были обыскать до нитки… Господин Ниязов благосклонно подарок принял и даже сказал старичку что-то ласковое, ободряющее, от чего дедушка и вовсе лишился дара речи. Он затряс головой, пустил слезу, скатился по лесенке обратно на площадь и почти бегом вернулся на свое место в строю. Представители Ахалского велаята двинулись прочь с площади, а на их место уже заступали ребята с табличкой «Балканский велаят»…

– Что это? – шепотом спросил Алексей у соседа по цепочке охранников.

Сосед презрительно покосился на необразованного славянина, помолчал, но потом все же решил, как видно, снизойти и разъяснить вполголоса:

– Самые почетные жители велаятов преподносят Его Превосходительству памятные подарки по случаю Праздника праздников.

И отвернулся, засранец, всем своим видом показывая, что разговаривать боле не о чем.

Ну, не о чем, так не о чем, следи, служивый, за обстановкой…

Тут и Карташ вспомнил: в Ахалском велаяте добывают газ, а конструкция на подносе – не что иное, как модель газоперерабатывающего заводика…

А на площадке перед трибуной вновь танцевали девчушки, вновь развевались ленты, и к трибуне уже направлялась дородная туркменка в цветастом платье до пят, изукрашенном бисером, – не иначе, или заслуженная деятельница искусств, или знатная хлопкоробка. В качестве подарка она перла перед собой дутар – нехитрый местный музыкальный инструмент о двух струнах, вот только этотбыл изготовлен сплошь из какого-то коричневого камня с прожилками, а струны выполнены из серебра, так что тащить подобный презентик было несколько тяжеловато. Но она старалась изо всех сил, любовь к Сердару окрыляла ее и лишала ношу веса.

Пот заливал Алексею глаза: солнце стояло в зените и убираться оттуда не собиралось. В форме было жарко, невыносимо жарко, как же выдерживают местные? Привыкли, наверное…

Беседа Ниязова с теткой затянулась, почетная жительница Балканского велаята никак не могла расстаться с обожаемым вождем, все говорила ему что-то, рассказывала о своих достижениях во имя Туркменбаши и глубочайшей преданности всех ее знакомых Туркменбаши, да продлит Аллах его годы… Но Ниязов слушал внимательно, с отеческой улыбкой на устах и даже удержал почетную жительницу от падения на колени и облобызания края материи, коей была накрыта трибуна…

Карташ за этим не следил. Не до того было. Курить хотелось до нервного тика. Странно, что никто из охраны не чувствует напряжения, кипящий от жары воздух буквально дрожит, как натянутая струна. Что-то назревает, это он печенкой чуял. То ли природные инстинкты, то ли опыт, приобретенный за время тесного