– Вылазь, хлопче, – тип отступил на два шага, ловко прикрыв пистолет пиджаком, до того бывшим в левой руке. – И давай без дуростей, а то хлопну туточки прямо…
Сержант уже распахнул дверцу его машины. Положение было не самое благоприятное для активной обороны, посторонних свидетелей поблизости не видно, да и чем бы они помогли? Если бы точно знать заранее, что пистолет не боевой, или быть уверенным, что они не намерены стрелять на поражение…
«А ведь лопухнулся ты, обормот, – выругал себя Данил, неуклюже вылезая из машины. – Следовало дать газу и снести на скорости дверцу к чертовой матери, в здание побоялись бы за ним кинуться, мент у них определенно липовый…»
– Ну давай, черт старый, давай, – поторопил вооруженный. – Не наделай до времени в штаны, с тобой люди поговорить хотят по душам, только и делов…
Он помнил этот голос и рожу помнил – встречались, как же, под аркой у «Приюта охотника». Рано делать выводы и просчитывать что-то, но Данил, ведомый скорее инстинктом, ссутулился, старательно принимая прежнюю личину пожилой и незграбной[5] канцелярской крысы, благо очки до сих пор красовались на носу, а джинсовая куртка хоть и уступала «спецкостюму», но и не прибавляла тополиной стройности…
– Вы что? – воскликнул он, подпустив в голос испуганной дрожи и думая лишь о том, чтобы не переиграть. – Заберите деньги, вон там, в папке…
– Прибери, – кивнул на папку сержанту хмырь с пистолетом и чуть-чуть приподнял руку, так что глушак уставился прямо Данилу в физиономию. – Пошел до самохода! – и дернул подбородком в сторону «девятки».
– Да вы что? – прямо-таки проблеял Данил.
Ситуация принимала вид классического пата: он не мог ни заорать «Караул!», ни пуститься наутек (с точки зрения пожилой канцелярской крысы). А они вряд ли стали бы стрелять – у них только что был прекрасный момент пустить пулю в висок и смыться незамеченными, но убийство в их расчеты не входит, по крайней мере пока… Так что имеет смысл придержать их здесь, сколько удастся, глянуть на реакцию…
Они все-таки боялись приближаться вплотную. Переглянулись, Данил подметил, не без растерянности, в башке у них, надо полагать, не укладывалось, что наведенное дуло не подействует молниеносно…
– А ну, пошел! – тихонько рявкнул сержант, вырвал руку из кармана брюк, и черный предмет у него в ладони на миг испустил синюю трескучую молнию длиной с сигарету. – А то дерну током, долго будешь валяться…
– Давай-давай, – поторопил напарник. – По-хорошему полезай, а то загрузим на манер куля с картошкой. Да не трясись ты, задница, с тобой культурные люди поговорить хотят, а там, может, и отпустят, смотря как тянешься…
Еще один, вынырнувший неведомо откуда – ну да, был третий, мать его, – опустил спинку переднего сиденья, уставился зло, нетерпеливо. Не выдержал:
– Лезь, чтоб тебя!
Оставалась последняя секунда – то, что у летчиков именуется «время принятия решения», миг, после которого может быть только «или-или». Тип с пистолетом проворно нырнул на заднее сиденье, сбросил с руки пиджак, уже не опасаясь, что кто-то заметит пушку.
Приняв решение, Данил неловко сгорбился и полез в машину, вполне натурально ударившись головой о крышу и еще более натурально охнув. Двое запрыгнули на передние сиденья, машина рванула задним ходом, выскочила на обширную площадку, быстро развернулась и помчалась прочь от «Клейнода». Прекрасная иллюстрация к нехитрому тезису о том, что похитить человека в двадцатом веке – раз плюнуть…
Данил уже не сомневался, что поступил правильно. Они никоим образом не стремились ввергнуть его в бессознательное состояние, с ним и в самом деле кто-то горел желанием побеседовать, и как можно скорее. А это позволяло до какого-то времени плыть по воле событий – нужно только не оплошать, угадать момент, когда с пригласившими его в гости субъектами следует решительно распрощаться. Зарываться не стоит. Вполне возможно, им нужен не просто язык, а перевербованный постоянный информатор в стане противника. Но это еще не аксиома. Так и подмывает доехать с ними до «хазы», тогда-то уж точно многое узнаешь, – но велик и риск.
– Моя машина… – заикнулся он испуганным голосом.
– Не пужайся, мы люди хозяйственные. – Тот, что сидел рядом с шофером, продемонстрировал ключики от Даниловых «Жигулей». – Прибрали твои цацки. Может, и поездишь еще, а нет – нам сгодится…
– Форму-то зачем нацепил? – сказал Данил, глядя в затылок водителю. – За это здесь статеечка полагается, не из самых тяжелых, но всё равно неприятно…
– Законник, сразу видно, – прокомментировал тип с пистолетом. – Не бойся, старинушка, коли гусь не выдаст, свинья и не съест. Ты лучше скажи, куда твой босс подевался?
– Это который?
– Ты мне дурака не рисуй. Босс у тебя один, с которым ты сюда приехал… Куда он делся?
– Ну, я ж ему не нянька… – сказал Данил.
У него больше не было сомнений, от каких пенатов прибыла в здешние края эта троица.
Богомоловский «Сорок четвертый август» Данил недолюбливал по одной-единственной причине: за ту грязь, что автор вылил на польских партизан Второй мировой. А в остальном, если рассудить, книжонка небезынтересная. И в голове сейчас вертится та самая фраза, что пришла на ум одному из героев, пусть и при других обстоятельствах.
Это ю ж н ы й говор! Никаких сомнений. Троица явилась сюда из-за южной рутенской границы. Самостийнички хреновы, из тех, кто всерьез пытается убеждать, будто «Иерусалим» значит-таки «казачья стоянка»…
Поводить их за салом, что ли, как выражался герой известного романа? Данил довольно громко промурлыкал:
