– Ну, собирайтесь, пан Черский, – распорядился Барея и, когда Данил встал, ловко накинул ему на руки его же собственную куртку. – Пойдемте все вместе, как старые друзья, к чему смущать мирных постояльцев киношными зрелищами…
Они всей компанией покинули здание через парадный вход. Данил моментально высмотрел Янину – она лениво листала яркий журнал возле киоска и словно бы не заметила шествия.
Его усадили в цивильную машину, снабженную, правда, мощной рацией. Ехали недолго. Остановились возле полицейского участка, где в уединенной комнатке Данила заставили откатать пальчики, – дали потом, правда, возможность тщательно отмыть руки. И запихнули в узенькую тесную камеру, предварительно избавив от шнурков, ремня, часов и содержимого карманов.
Оставшись один, Данил, чтобы убить время, принялся вдумчиво изучать узилище. Вольготно отдохнуть на привинченных к стене узеньких деревянных нарах мог разве что мазохист. После первого, беглого изучения временного пристанища стало ясно, что оно никоим образом не рассчитано на господ шпионов, согласно незримой табели о рангах все же стоящих на ступеньку выше примитивных «пияков» и «лобузов».[12] В углу доисторическими отложениями засохла блевотина, стены покрыты наскальной живописью на четырех языках, из которой Данил узнал, что Баська – шлюха, Бронек – стукач, менты как были козлами при красных, так ими и остались, а Михель из Бремена невиновен и потому призывает кары небесные на головы польских… (Эпитет был старательно стерт, очевидно, каким- то пьянчужкой, в котором нежданно-негаданно ожило чувство патриотизма.) Имелась совершенно непонятная надпись на арабском, а также картинки и декларации, несомненно, оставленные Даниловыми соотечественниками, вряд ли слушавшими когда-либо Моцарта да вдобавок не отягощенными знанием родной грамматики.
В коридоре временами начиналось оживление – вели пьяных, качавших права совершенно по- российски, с той же славянской экспрессией, какой-то типчик орал что есть мочи, что это ошибка и нож был вовсе не у него, а у паскуды Генека, но здешние граждане начальнички, судя по звукам, верить были не склонны, а потому в два счета утихомирили подзатыльниками. К Данилу так никого и не подсадили, даже в глазок никто не заглядывал.
Примерно через полчаса заявился хмурый капрал, поставил прямо на нары, благо больше некуда было, подносик с чашкой сквернейшего даже на вид кофе и ломтем хлеба с куском ливерной колбасы.
– Это зачем? – полюбопытствовал Данил.
– Может, пан у нас задержится, – флегматично сообщил капрал и убрался.
Детские подначки, констатировал Данил. Скучно ему на рутинном дежурстве, надо полагать, вот и решил под видом заботы о желудке заключенного поглазеть на шпиона. Если пан и задержится, то уж, конечно, не в камере для алкашей…
Еще через полчасика он все же съел и выпил принесенное – как-никак не обедал. Посидел на нарах, сколько смог выдержать, – и вновь принялся бродить по камере.
Прошло не менее двух часов, прежде чем явился Барея. Взял у оставшегося в коридоре капрала два обшарпанных казенных стула, протянул один Данилу и жестом велел стражу запереть дверь. Не спеша достал сигареты, поинтересовался:
– У вас есть претензии?
– Не могу пока сформулировать, – пожал плечами Данил.
– А вопросы?
– Интересно, у вас каков был стаж в пэ-эз-пз-эр?[13] – без особой задиристости поинтересовался Данил.
– Честно говоря, был немалый. Не меньший, должно быть, чем у вас в ка-пэ-эс-эс… Что поделать, такие были времена…
– Стонали под игом Москвы, а?
– А вы не назвали бы это игом?
– Трудно так сразу сформулировать… – сказал Данил. – Вы ж и по специфике работы, и по возрасту должны помнить историю. Уже в сорок пятом сюда, в Польшу, вернулась масса довоенных офицеров, и армейских, и разведчиков. И никто их не бросал за колючку, наоборот, служили на высоких постах, и когда против них в пятьдесят третьем попыталась вяло сыграть в раскрытие суперзаговора тогдашняя «десятка»,[14] ее довольно быстро взяли к ногтю саму… Интересно, почему они служили Сталину, как вы думаете? Аристократия с кости и крови, довоенные генералы и довоенные разведчики…
– А вы как думаете?
– Ну, это простая шарада, – сказал Данил. – Не за кусок колбасы и жестяные звездочки, конечно. За п е рс п е к т и в у. А перспектива была заманчива – как-никак и у ваших жолнежей был нешуточный шанс пройти с засученными рукавами и автоматами наперевес по Мюнхену и Парижу…
– Возможно, – согласился Барея. – Однако же ваша могучая империя, простите, обернулась откровенным пшиком, что, в свою очередь, не может не питать глубокие разочарования. Рухнувшие заманчивые перспективы еще хуже отсутствия таковых. Того, кто обманывает надежды, всегда ненавидят особенно яростно. Вот и дуют… иные ветры. Как пели уланы в двадцатом. Знаете? «В руку – пика, сабля – в ладонь. Бо-ль-ше-ви-ка – гонь, гонь, гонь!» Вас это не коробит?
– Помилуйте, – пожал плечами Данил. – Все ж-таки – «большевика», а не «москаля». Переживу… Вы хотите сказать, что в этой бравой песенке и таится ключ к происходящему?
– Простите?
– Ну, как я понимаю, кому-то срочно понадобился москальский шпион…
– Почему сразу – шпион? Быть может, речь идет о наркотиках или незаконной коммерции?
– Незаконной коммерцией я не занимаюсь, – сказал Данил. – А в том пакете были уж никак не наркотики, бумаги какие-то…
– Не ваши?
