ваша эпопея кончилась, Василий Яковлевич? Говорят, к вам тоже… цеплялись?
– Отбились, – сказал Смолин с жизнерадостной улыбкой. – Мы, евреи, всегда выкрутимся… Исторически обусловлено.
– Черт знает что. У нас в столице был случай, когда заставили в музее кремневые пистолеты семнадцатого века засверливать – ну, понятно, натуральное гангстерское оружие…
– Да уж, – с неподдельным чувством сказал Смолин.
История, он доподлинно знал, была реальная.
– Нет ли чего интересного на примете?
– Как вам сказать… – ответил Смолин с должной толикой осторожности, на которую в их бизнесе обижаться не полагалось. – Замаячил один отставной морской волк, есть хорошие вещи, кое-что мне по деньгам, но есть и совершенно неподъемное.
Он прекрасно видел, как в Кокиных глазах зажглась характерная алчность. Отставные морские волки в их ремесле считались добычей лакомой. Сплошь и рядом могли приволочь из дальних странствий нечто уникальное – причем туземный продавец, порой случалось, и сам не представлял ценности вещички, которую за смешные деньги впарил заезжему европейцу. Примеров хватает, достаточно вспомнить, как Митя Шубников
– Тропинку, конечно, не покажете? – с тонкой, понимающей улыбкой осведомился Кока.
– Как знать, – сказал Смолин. – Сниму сливки, может, и покажу.
– Процентик? Готов…
– Да нет, – сказал Смолин. – Выгоднее взять будущей необременительной услугой в столице…
– Бога ради. Всегда готов.
Смолин весело подумал: что приключилось бы с этим лощеным хорьком, узнай он, что у собеседника покоятся в заначке сразу семь подлинных,
– Звоните, ежели что.
– Непременно, – кивнул Смолин. – Как там Слава?
Кока печально улыбнулся, понизил голос:
– Ну, не вполне… Однако могло быть и хуже.
Смолин покивал с понимающим видом, они раскланялись и разошлись, как в море корабли.
Справа от входа высились стеклянные витрины. Смолин прошел мимо, не удостоив и взгляда их содержимое – уж посвященные-то прекрасно знали, откуда выпархивают во множестве там представленные уникальные знаки белых армий, редкие монеты и прочая прости господи, галантерея. Качественно выполнены, отрицать нельзя – но с подлинными рядом не лежали (хотя и продаются, как доподлинные). Не в одиночестве Маэстро обитает на просторах нашей родины – да вдобавок поляки нынче шлепают означенные раритеты, как на конвейере…
Покупателей оказалось немного – две дамочки, явно иногородние туристки (не покупатели, а поглазеть) разглядывали витрину с элфэзэшками шестидесятых годов, с провинциальной непосредственностью ужасаясь четырехзначным ценам и вспоминая на перебой, сколько такого копеечного добра они переколотили в детстве. Да еще торчал у стенда с копеечными советскими монетками, навалом лежавшими в картонных коробочках, старый хрен невероятно интеллигентного облика, с видом крутого знатока ворошил юбилейные рубли, на иные зачем-то даже в маленькую лупу таращился.
Натуральная блондинка Вероника при виде Смолина ослепительно улыбнулась. Смолин ей улыбнулся с ненаигранной симпатией. Веронику он всерьез уважал, талантливая была девочка: на вид стопроцентная кукла Барби без единой извилины и наивнейшими глазами, а в действительности умнейшее и циническое создание, с одинаковым мастерством и приобретет уникум за червончик у лопуха-сдатчика, и впарит фуфло, глазом не моргнув, и просто заставит раскошелиться случайного «кошелька» на что-нибудь жутко дорогое, пусть даже и подлинное, но особой антикварной ценности не имеющее. Собственно, она порой на себе магазин и вытягивала, пока Врубель странствовал в иных реальностях в компании зеленого пресмыкающегося…
С немым вопросом во взоре Смолин показал через плечо большим пальцем – туда, где меж высоченными старыми буфетами таилась не сразу и заметная узенькая дверца.
Вероника поджала губки:
– В вертикали. Пока что…
– Никого?
– Никого.
– Тогда я пошел… – сказал Смолин.
Бочком-бочком протиснулся меж добротно отреставрированными буфетами, без стука распахнул дверь и оказался в обширном кабинете. Как всегда у антикваров водится, здесь было в сто раз интереснее, чем в торговом зале, куда далеко не все выставляют. Витрина со знаками и наградами Третьего рейха (каковые на виду держать законом запрещено), куча икон, серебро,
Завидев Смолина, Врубель взмыл из-за стола, раскинул руки и издал приветственный рев, после чего рухнул назад в кресло, заметно пошатываясь. В хорошей кондиции пребывал, сразу видно: бумаги сдвинуты кучей на правую сторону стола, а перед хозяином почти опорожненная бутылка коньяка, надо полагать, не первая сегодня и уж определенно не последняя. Закуска, естественно, скуднейшая, как оно обычно и бывает.
– Васька пришел! – возопил Врубель. – Уважаю Ваську! На весь этот долбаный город нас двое серьезных антикваров, я да ты, да мы с тобой…
– Уж это точно, Врубель, – серьезно сказал Смолин, присаживаясь. – Все остальные супротив нас, что плотник супротив столяра, если не сказать хуже…
– Выпьешь?
– С удовольствием, – сказал Смолин. – Я без машины сегодня, настроение поганое, отчего ж не выпить…
Схватив пузатую антикварную стопку, Врубель щедро наплескал в нее коньяку по самые края. Одним махом опрокинув содержимое в рот, Смолин присмотрелся, выбрал на блюдце нетронутый ломтик ветчины и быстренько его сжевал. Он умышленно приперся сюда пешком – знал, что Врубель в загуле, а значит, добрую половину мозгов (если не больше) отключил напрочь. И пьяные с ним посиделки для пользы дела послужат…
Врубель брякнул на стол увесистый нагрудный знак:
– Что скажешь?
Серебро явное, скорее литой, чем чеканный, дубовые листья, немаленький венок, череп, кинжал, пронзающий клубок змей… За борьбу с партизанами, Третий рейх – но что касаемо подлинности…
– А вот хрен его знает, Врубель, – сказал Смолин именно то, что думал. – Ничего с ним непонятно. С одной стороны, исполнение поганейшее, с другой, во всех серьезных каталогах уточняется, что под конец войны блямбы эти делались именно что в паскуднейшем исполнении… Был у меня такой однажды. И тот, кто мне его продавал, за подлинность не ручался, и я, продавая потом, ничего не гарантировал… Хрен его маму знает.
– Вот и я так думаю, – глубокомысленно заключил Врубель. – Ну что там? Парнишку своего отмазал?
– Да вроде.
– Мусора, падлы… Хорошо, что меня не было, а то бы тоже под раздачу попал…
– Повезло тебе, – сказал Смолин с видом крайнего простодушия. – Ваше благородие, госпожа удача…
– А я вообще везучий… – Врубель вдруг надолго замер в странной позе, словно мучительно припоминал
