– Рудники? Прошу прощения, но достаточно ли это достойное для благородного человека занятие – заниматься рудниками?
Другой, могучего телосложения офицер (судя по синему мундиру с красными отворотами и таким же воротником, драгун), возразил столь же глубокомысленно и серьезно:
– По-моему, достаточно достойное. Ты же слышал, Фери, – рудники
Послышались одобрительные возгласы. Драгун, как-то хитро улыбаясь, продолжал:
– И потом, не забывай, Фери, – твой предок при короле Матяше тоже занимался золотыми рудниками…
Вся компания грохнула столь оглушительным хохотом, что бокалы задребезжали. Видя, что серьезным остался один Бестужев, драгун, ухмыляясь, сказал:
– Ты, князь, конечно, не знаешь… Понимаешь ли, со времен славного короля Матяша в Мармарошских коронных рудниках добывали золото и возили его обозами по тамошним диким местам. Замок прапрапращура нашего Фери располагался как раз поблизости. И означенный рыцарь настолько близко к сердцу принимал заботы своего короля, что порой, собрав ватагу верных людей, пытался избавить его величество от забот по перевозке пары мешков с золотой рудой… Увозил он эти мешки, правда, совсем не в направлении столицы, а, если уж соблюдать историческую точность, – в собственные подвалы… Так что, смело можно сказать, занимался золотыми рудниками!
Снова грянул всеобщий хохот. Лысый Фери без малейшего смущения пожал плечами:
– Ну, что поделать, милейший князь… Времена были старинные, можно сказать, романтические, на многие вещи смотрели иначе и благородному рыцарю их в укор не ставили… Я имею в виду тогдашнее общественное мнение…
– Вот именно, общественное мнение! – хохотал расходившийся драгун. – Сам-то его величество, грозный король Корвин, этакой ему помощи нисколечко не одобрял. В конце концов получилось так, что славного рыцаря в весьма торжественной обстановке и при большом стечении столичного народа разлучили с буйной головой…
– И тем не менее все обстояло крайне благородно, – глазом не моргнув ответствовал Фери. – Другое дело, если бы мой славный предок украл золотую посуду с королевского стола – вот это, безусловно, было бы недостойным дворянина поступком. А забавы на лесных глухих дорогах… У того славного времени были свои традиции, которые нам сегодня кажутся странными… Так что упреки твои, любезный Альберт…
– Помилуй бог, я тебя… точнее, твоего славного предка и не упрекаю! – жизнерадостно загромыхал драгун. – Я просто завидую, что это был не
Снова грянул хохот, завязались громкие, порой бессвязные разговоры. Бестужев давненько уж подметил, что барон то и дело поглядывает на его бухарскую звезду, прямо-таки любуясь с неприкрытой завистью (ну да, среди его многочисленных регалий таковой не усмаривалось). Бестужев ухмыльнулся про себя: похоже, он рассчитал все правильно, не зря предпринял необходимые шаги, и оба филера несколько часов рыскали по антикварным лавкам Вены… Ручаться можно, что расчет окажется верным.
Пользуясь тем, что в разговор его пока больше не вовлекали, он украдкой разглядывал залу – и вскоре высмотрел странный предмет, нисколько не гармонировавший с окружающей обстановкой. В дальнем углу, возле крайнего окна, стоял предмет, весьма напоминавший аппарат уличного фотографа – ящик из полированного дерева на солидной треноге, высотой чуть ли не в человеческий рост. Вот только объектива у него что-то незаметно, а задняя стенка определенно сделана из матового стекла…
Очень похоже, что это и есть тот аппарат, за которым гоняется столь много народу. Крайне похож на описание из патента, там то же самое изображено…
Он мысленно усмехнулся: барон, беседуя с лысым Фери, так и косил глазом на бухарскую звезду, так и косил, будто кот, оказавшийся рядом со стеклянной витриной молочника, где сметана разлита в жбаны, а сливок целая ванночка…
Пить приходилось наравне со всеми, но Бестужев благодаря богатому опыту, в общем, не казался белой вороной и не чувствовал пока себя настолько хмельным, чтобы это начало мешать работе.
Ага! В разгульное веселье вдруг вкрадывалась очевидная диссонансная нотка: неведомо откуда возник ливрейный лакей, которого вроде бы никто не подзывал, и, склонившись к уху барона, что-то зашептал. По его бесстрастному лицу никак нельзя было определить, о чем идет речь – с равным успехом это могло оказаться известие о кончине государя императора и сообщение о том, что любимая борзая барона наконец-то ощенилась.
На простоватом лице барона вдруг изобразилась самая неподдельная, горячая радость.
– Быстро, Фриц! – прикрикнул он на лакея. – Кудесника нашего сюда, все привести в должный вид, а потом убирайтесь, чтобы вами и не пахло! Господа, внимание! Птички в клетке!
Подгулявшая компания, как отметил Бестужев, реагировала так, словно прекрасно знала, о чем идет речь – более того, всех охватил тот же радостный энтузиазм, что и барона.
Все присутствующие моментально пришли в движение: лакеи, подхватывая кресла охотно вскакивавших гостей, стали полукругом располагать их перед ящиком на треноге – причем некоторые гуляки с явным нетерпением не гнушались тем, чтобы самим хватать тяжелые предметы мебели и ставить так, как им казалось удобнее. Веселая, лихорадочная суета миновала одного Бестужева – но тут же барон, бесцеремонно сграбастав его за лацкан визитки, с чуточку дурацким хихиканьем сообщил:
– Попались, голубки! Сейчас, князь, и посмотришь на наше чудо технического прогресса. Честью тебе ручаюсь, такого пока еще и в императорском дворце не видали!
– Императора удар хватит! – захохотал драгун.
– Тс! Тс! – совершенно серьезно прикрикнул Фери. – Государь – это святое. Есть границы, Альберт…
– Ладно, ладно… – не особенно и смущенный, отозвался драгун. – Святого трогать не будем… Ну, быстрее, быстрее! Опять можем пропустить самое интересное!
– В самом деле, где этот ваш гений, барон? Пусть кнопочки вертит, рычажки включает или что там еще…
– Да где он?
– Ага! Ага!
– Живее, господин Штепанек! – прикрикнул барон таким тоном, словно обращался к нерадивому конюху или иному низшему прислужнику. – Извольте начинать!
Все уже расселись полукругом перед загадочным аппаратом. К нему подошел высокий, костлявый, совсем еще молодой человек, одетый прилично, но бедновато – его можно было принять за сельского учителя или кого-нибудь в этом роде. Как тут же заметил Бестужев, выражение лица у него было примечательное: тут и горчайшая скука, и хорошо скрытое презрение к окружающим, и подавленная гордость… Прекрасно отдавал себе отчет талантливый изобретатель, в сколь унизительной роли оказался, тут двух мнений быть не может… Человек с
– Живее, Лео!
Лакеи вереницей бесстрастных оживших изваяний покинули зал, в котором осталась только подгулявшая компания и Штепанек – который все с тем же отрешенно-унылым видом принялся с громкими щелчками переключать какие-то рычажки на боковой стенке ящика. Он что-то нажимал, что-то вертел, чем-то звонко лязгал – и отошел в сторону, встал со сложенными на груди руками, как бы подчеркивая, что он здесь наособицу. На эту слабенькую демонстрацию обратил внимание один Бестужев – остальные, умолкнув, подавшись вперед, расплываясь в довольно неприглядных улыбочках, таращились на матовую стеклянную стенку.
