в компании людей, с которыми предпочел бы не встречаться никогда в жизни, несомненно, обезоруженный – и никто из его сподвижников, понятно, не мог знать, что с ним произошло…
Голова почти не болела, разве что в затылке еще ныло и покалывало. Нужно было немедленно овладеть собой – окружавшие его сейчас люди обычно переступали через трупы, как через бревна… Что им нужно, тайны не составляет: местонахождение Штепанека, конечно, что же еще? Следует моментально выстроить подходящую линию поведения, надеть некую маску, достаточно убедительную, чтобы продержаться какое-то время, а потом попытаться поискать шанс – не связали же его, в конце-то концов, шанса не бывает только у мертвых, а у живого шанс всегда сыщется, нужно только не проморгать…
– Ну, что молчите, племянничек? – рассмеялся Гравашоль.
– Вы когда-нибудь слышали про усыновления? – ответил Бестужев спокойно. – Ну вот, я всего-навсего – усыновленный племянник. Бывает в жизни и такое.
Гравашоль искренне расхохотался в полный голос:
– Как истый француз, отдаю должное вашему остроумию… и самообладанию, дружище. Должны прекрасно понимать, что мы вас везем не на вечеринку с шансонетками…
– А если я начну умолять и причитать, вы меня отпустите? – огрызнулся Бестужев.
– Конечно же нет, – рассудительно сказал Гравашоль. – Вижу, вы не из пугливых. Это хорошо. Может, вы еще и здравомыслящий? Это было бы и вовсе прекрасно…
– Предположим, – сказал Бестужев.
Автомобиль замедлил ход, его несколько раз встряхнуло так, что Бестужев замолчал, чтобы ненароком не прикусить язык. Гравашоль тоже умолк – наверняка по той же самой причине. Темнота за окном приобретала светло-серый оттенок, что свидетельствовало о близости рассвета, деревья росли теперь значительно реже, зато дорога стала гораздо более ухабистой. В конце концов, пару раз форменным образом подпрыгнув, автомобиль остановился, и мотор умолк. Сидевший справа от Бестужева отпустил его руку, распахнул дверцу и моментально выскочил, в его руке тускло блеснуло оружие.
– Выходите, живо! И без глупостей! Полиции в этих местах не водится.
Бестужев вылез. За ним выбрался второй конвоир, тоже с револьвером в руке, а спереди уже подходили Гравашоль и шофер, опять-таки с оружием наизготовку. Бестужев огляделся. Автомобиль стоял возле какой-то развалюхи с настежь распахнутой дверью, висящей на одной нижней петле, и выбитыми оконными рамами. Вокруг росли деревья, местность была дикая – а совсем близко раздавались какие-то непонятные звуки…
Да ведь это река шумит! – догадался Бестужев. Плеск, журчанье, шорох воды, обтекающей коряги… То-то сыростью тянет явственно…
– Пошли, – сказал Гравашоль, ни к кому не обращаясь, и первым направился меж двумя раскидистыми вязами.
Почувствовав тычок в поясницу револьверным дулом, Бестужев почел за лучшее не сопротивляться и зашагал следом. Стало чуточку светлее, и он уже ясно различал, что Гравашоль стоит почти у самой воды. Прекрасный голубой Дунай сейчас не был ни прекрасным, ни голубым – полоса темной воды, покрытой предрассветным туманом, издававшая странные звуки, обдававшая и промозглой сыростью…
– Не очень-то приятное зрелище в эту пору, а? – спросил Гравашоль. – А теперь представьте, любезный, каково вам будет идти ко дну с камнем на шее…
– Если вы и в самом деле Луи Гравашоль…
– Не сомневайтесь, он самый.
– То извольте хотя бы объяснить, на каком основании собираетесь со мной так поступить, – спокойно закончил Бестужев. – Я человек мирный, не припомню, чтобы переходил дорогу анархистам… да и каким бы то ни было другим политическим партиям. Должны же быть какие-то основания? И ради бога, не надо мне опять толковать о праве сильного. Слишком примитивно, право, совершенно на вас не похоже. Я вам ничего не сделал.
– Ошибаетесь, – сказал Гравашоль. – Вы мне перешли дорогу.
– Я и не собирался…
– Какая разница? Собирались или нет, а вышло так, что перешли. А с теми, кто нам переходит дорогу, мы поступаем одинаково… Кто вы такой?
– Простите?
– У вас есть один-единственный шанс уйти отсюда живым: рассказать, кто вы такой. И по возможности так, чтобы я мог проверить. Пока что при вас не нашли ничего, кроме денег, браунинга и российского паспорта. Все эти предметы еще ни о чем не говорят и не позволяют надежно установить вашу личность.
«Странно, – подумал Бестужев. – Все это чертовски странно. Ему бы следовало спрашивать о Штепанеке…»
– Предупреждаю, – сказал Гравашоль. – В скором времени у меня будут о вас самые точные сведения. Так что поторопитесь использовать свой единственный шанс на жизнь… Кто вы такой? Мне от вас требуется узнать только это.
«Так-так-так, – подумал Бестужев. – А что, если он пока еще и представления не имеет, что это именно мы увезли Штепанека, что он у нас в руках? А в самом деле, откуда ему знать? Наш с Вадецким след они потеряли давно, ну, предположим, у них есть сообщник из лакеев барона Моренгейма… нет, тогда бы он в первую очередь именно о Штепанеке и спрашивал бы… Лучше не ломать сейчас голову, каким образом эти субъекты узнали адрес – нужно как-то выкручиваться…»
Кажется, он догадывался, в чем тут дело. Вот уж кем не был Гравашоль, так это глупцом. Он, вероятнее всего, догадался, что Бестужев – не авантюрист-одиночка, а представитель некоей организованной силы… трудно было бы об этом не догадаться, после того как итальянцы их отогнали от пресс-бюро Вадецкого, Гравашоль мог связать их с Бестужевым… ага, на этом и следует играть. Итак, главарь анархистов – человек умный, он не торопится отправить конкурента на корм рыбам, потому что опасается, что означенная «некая сила» захочет отомстить и окажется достаточно могучей и упрямой, превратится в источник вечного беспокойства…
– Я не обязан перед вами отчитываться, месье Гравашоль, – сказал Бестужев достаточно нейтральным тоном, чтобы не злить оппонента сверх меры. – Я отчитываюсь только перед своей Боевой организацией…
Он умышленно употребил именно этот термин, а не, скажем, «Центральный комитет» – пусть сразу поймет, что столкнулся с представителем отнюдь не мирного политического направления… Центральные комитеты имеются у любой партии, в том числе и у тех, что придерживаются ненасильственных методов, зато слова «Боевая организация» моментально вносят ясность…
– Что вы хотите сказать?
– Именно то, что сказал, – отрезал Бестужев. – Уж не думаете ли вы, месье Гравашоль, что ваша партия имеет честь быть единственной в Европе организацией такого рода?
– Не думаю, – спокойно согласился Гравашоль. – Так вы, значит, собрат по борьбе? – Последние слова он произнес подчеркнуто иронически. – Не соблаговолите ли прояснить, какую именно партию представляете? И откуда вы?
Бестужев, спокойно стоя на одном месте, тем временем украдкой присматривался к окружающим: на каком расстоянии находятся, в каких позах стоят, кто совершенно неподвижен, а значит, более хладнокровен, кто переминается нетерпеливо, а значит, может стать слабым звеном… С
Было уже достаточно светло, чтобы различать выражение лиц. И Бестужев с неприкрытым нахальством ухмыльнулся:
– Месье Гравашоль, какую бы партию я ни представлял, вы, думаю, уже успели сообразить, что ее члены не относятся к числу робких борцов за парламентское представительство. Что они предпочитают гораздо более решительные методы. У вас был случай в этом убедиться, не правда ли? Вспомните, что произошло после того, как вы
Он видел, как лицо собеседника исказилось злобой.
– Черт бы вас побрал! – прорычал Гравашоль. – Пуля свистнула у меня над самым ухом, еще бы
