отгороженным низкой решеткой и воротами с чугунными шишечками поверху), рассеянно взглянул на швейцара, похожего на генерала в отставке, спросил:
— Дмитрий Дмитриевич дома?
— На отдыхе-с, — услужливо отозвался швейцар. — Тут намедни один конфуз вышел с молодым барином, так батюшка Дмитрий Алексеевич справил им билет до Ниццы.
— Давно?
— Да уж недели две-с.
Николенька скрипнул зубами от досады. Последняя надежда, что Митька не даст пропасть («Сердечная рана, Клянц, лечится очень просто. Сейчас берем извозчика, катим в кабак к Зюзилину, у меня там неограниченный кредит…»), растаяла, идти было решительно некуда. Петербург вдруг потерял прелесть и одухотворенную свежесть, превратившись в скопище прямых мрачных улиц, серых домов с темными окнами и дремлющими дворниками, мающимися головной болью после вчерашнего…
Впрочем, и любимый кабачок, куда ноги сами принесли его, показался на этот раз грязным и унылым. Пнув ни в чем не повинный стул, Николенька сел за столик в углу и заказал водки.
Он вздрогнул, когда кто-то положил руку ему на плечо.
— Не помешаю?
Николенька поднял глаза.
— Аристарх Францевич? Что вы здесь делаете?
Гольдберг уселся напротив, степенно поставил цилиндр на стол, закурил длинную сигарету в мундштуке.
— Не боитесь открыто появляться на людях? — хмуро спросил Николай. — Вас ищут.
— Пусть ищут. Вы уже сделали заказ?
— Сделал… Вы ведь пришли сюда не случайно. Вы следили за мной, да?
— Следил, — охотно подтвердил Гольдберг. — А вы не заметили. Нельзя быть таким беспечным.
— Меня в последнее время все чему-то учат. Что, тоже будете уговаривать меня уехать?
— Нет, у меня к вам другое предложение.
— Интересно, — буркнул Николенька, наполняя рюмку. Однако собеседник мягким движением отобрал ее и поставил на край стола так, чтобы нельзя было дотянуться.
— Отложим выпивку на потом, — он немного помолчал. — Мне известно содержание вашего недавнего разговора с Карлом. Личные разногласия пока опустим… У вас шла речь о Софье Павловне?
— Если знаете, зачем спрашиваете? Карл сказал, что она работала на Департамент.
— Верно, только эта работа была особого рода.
— Так уж и особого, — хмыкнул Николенька. — Подслушивать, подглядывать…
— Да бросьте вы. — Старик, казалось, рассердился. — Много ли она могла подсмотреть и подслушать? Ничего не значащие обрывки разговоров, отдельные фразы… А ведь если судить по нашим неудачам за последний год, провокатор должен находиться где-то близко к руководству Боевой организации, к самому верху.
— Выражайтесь яснее.
— И так яснее некуда. Полковник Ниловский (надо отдавать должное даже врагам… врагам — в особенности) — умнейший человек и тонкий профессионал политического сыска, один из лучших в империи. Мог ли он так явно подставлять своего агента? Да и какой агент из Софьи Павловны — просто слабая несчастная женщина, которую запугали, заставили играть по неизвестным правилам… И при этом она пыталась бороться с Ниловским: план последнего покушения на него она ему не отдала.
— Тем не менее покушение провалилось, — заметил Николенька. — Трое наших людей погибли.
— Это только доказывает мою правоту. Софья Павловна не выдала боевиков — втайне она надеялась, что шеф охранки будет убит и она сможет освободиться… Однако охранку все-таки предупредили. Предупредил
— И кто же это, по-вашему? — с иронией спросил Николенька.
— Вы.
— А доказательства? — спросил он без малейшего испуга.
— Доказательства будут, — услышал он за спиной.
Лебединцев подошел, как и давеча, неслышно, по-кошачьи. Николенька хотел встать, но железная ладонь буквально пригвоздила его к месту.
— Понятно. Решили отделаться от меня таким способом. Не проще ли было сдать меня охранке?
— Я же сказал, личные мотивы оставим, сейчас займемся доказательствами… Где вы находились четырнадцатого марта прошлого года?
Молодой человек усмехнулся:
— Вы многого от меня хотите.
— Тогда напомню: восемнадцатого марта, на следующий день после моего ареста, вы и Любовь Павловна Прибыли в Петербург.
— Тогда, вероятно, четырнадцатого я был дома. Чем именно занимался — не помню, увольте.
Карл сделал знак рукой. К их столику прошмыгнул какой-то совершенно незаметный человечек в дрянном пальтишке безликого мышиного цвета и мятой фуражке. Он был явно простужен: его большой мясистый нос имел воспаленный вид, и глаза нещадно слезились: че ловечек то и дело вытирал их носовым платком не первой свежести.
— Присаживайтесь, Инюкин, — сказал Лебединцев, и тот послушно опустился на краешек стула. — Не бойтесь, вас никто не обидит. Посмотрите-ка внимательно: вы узнаете этого господина?
Человечек шмыгнул носом и искоса взглянул на Николеньку. Несколько секунд он сидел неподвижно, потом осторожно проговорил:
— Да… Несомненно, это он. У господина, простите великодушно, весьма запоминающаяся внешность. Кроме того, у меня хорошая память на лица — профессия, знаете ли.
— Кого вы мне еще подсунули? — нервно спросил Николенька. — Лично я его вижу впервые.
И вдруг вспомнил — будто давняя-предавняя картина выплыла из смрадного тумана. (И тогда, кажется, был туман — поезд замедлил ход и остановился, в размытом, словно бы грязном отсвете фонарей замаячили оловянные солдатики на перроне, послышался грозный окрик жандармского офицера, и ему ответил другой голос — тихий, заискивающий и торопливый, будто человека испугали в раннем детстве — и он остался испуганным на всю жизнь…)
— Я кондуктор, — неуверенно начал человечек. — В скором «Москва-Петербург», поездная бригада номер…
— Это несущественно. Я попрошу вас припомнить середину марта прошлого года. Именно тогда вы видели этого господина в вашем поезде?
— Так точно, ваше сиятельство. Более того, два раза подряд — поэтому я запомнил. Сначала четырнадцатого…
— Да он врет! — выкрикнул Николенька, чувствуя холодок под ложечкой.
— Спокойно, спокойно, — мягко проговорил Гольдберг и кивнул проводнику. — Продолжайте. Значит, он путешествовал в одиночестве?
— Так точно, третьим классом, до Петербурга. А потом, восемнадцатого — снова, но уже в первом классе и с дамочкой. Я удивился… Нет, не насчет дамочки. (Помнится, недурна собой, из хорошей семьи, разве что немного нервничала… Оно и понятно: впервые, поди, без папеньки с маменькой.) А просто — коли имеешь деньги на мягкое купе, зачем же ехать в общем, вместе со всяким сбродом? Простите великодушно, ежели что не так…
— Все в порядке, голубчик, — сказал Лебединцев. — Ступайте, вас проводят.
Проводник замялся.
— Прощения просим, только вы обещались насчет денег…
— Вам выплатят. А теперь идите.
