— Ты меня боишься.
— Нет, — честно ответила она. — Не боюсь.
Магазин открывался в девять. Минут за пять до срока Майя в нетерпении выскочила из автобуса, подбежала к стеклянным дверям и в серой стайке пенсионеров увидела Артура, нервно притоптывающего каблуками.
— Украшения уже убрали, — сказал он вместо приветствия, указав на голую витрину. — Придется порасспрашивать продавщиц.
На том и порешили и, едва двери отворились, вместе с толпой страждущих разбрелись по разным концам громадного и длинного, как состав, еврозала.
Следующие полтора часа они убили на то, что приставали к самым разным людям — продавцам и покупателям, рабочим мясного отдела и дворничихе в ярко-оранжевом жакете, убирающей снег под окнами (Артур добрался даже до местного секьюрити, тискавшего в подсобке молоденькую заведующую), — с единственным дурацким вопросом: как были украшены витрины в канун Нового года. Ответы — иногда вежливо-недоуменные, а чаще откровенно-хамские — сводились к одному: не помним, только нам и дел, что по сторонам глазеть, обратитесь к директору, у него офис на Герцена, обратитесь к заведующей, обратитесь к Розе Юрьевне (Роза Юрьевна, властная седеющая дама с манерами Маргарет Тэтчер, одетая в ватник поверх белого халата и кружевной кокошник, даже не взглянула в сторону Майи — ее все время кто-то теребил, о чем-то спрашивал, что-то доказывал и совал под нос пачки накладных. Походя, подмахивая очередную бумаженцию, она бросила: «Спросите у Просто Марии, это, кажется, ее хахаль делал оформление». — «А кто это — Просто Мария?» — «Которая игрушки продает»).
Просто Мария узнала их мигом — отложила бестселлер в яркой обложке (леденящее душу название рубленым шрифтом по диагонали: «Слепой против Бешеной»), окинула приветливым взглядом («симпатичные ребятки, жаль только, оба очкарики и наплодят очкариков, на одних оправах разорятся»).
— Опять к нам? Вашему малышу понравились гонки?
— Очень, — сказала Майя. — Мария, у нас к вам серьезный вопрос, хотя и несколько… гм… неожиданвый. Вы не помните, что у вас было изображено в витрине под Новый год?
— В витрине? — она удивилась. — Зачем вам?
— Нужно, поверьте. И пожалуйста, не отсылайте нас ни к кому, мы уже везде успели побывать.
— И у Розы…
— И у нее.
Девушка озадаченно наморщила носик, помолчала несколько секунд и призналась:
— Надо же, не могу вспомнить. А любовалась на эту витрину целую неделю. Здесь были выставлены персонажи из разных сказок…
— Случайно, не Дед Мороз со Снегурочкой?
— Нет, они были в другом конце, где бакалея. — Она вдруг хлопнула себя по лбу. — Я балда. Ведь оформлением занимался Левка, он-то наверняка скажет.
— Левка?
— Лева Мазепа, мы вместе учились в «художке», а потом работали в фонде. Когда надоело, Левушка ушел на вольные хлеба, а я — вот, — Просто Мария слегка виновато развела руками, словно извиняясь за то, что не сохранила в сердце любви к высокой живописи.
— Он и в самом деле хороший художник?
— Он гений, — почтительно произнесла девушка. — Еще в училище начал писать шедевр, втайне от всех, даже от меня. Но когда закончит — все ахнут.
И выругаются матом, добавила про себя Майя и невинно спросила:
— Позволительно ли гению растрачивать себя по таким пустякам, как витрины?
Мария пожала плечами:
— Жрать-то хочется.
Художника они нашли довольно легко — тот снимал крошечный полуподвал в бывшем Доме переплетчиков, где ныне ютились под одной крышей какие-то конторы, склад и типография двух рекламных агентств. Непризнанный гений Лева Мазепа подвизался при них в качестве ночного сторожа — то есть лежал, закинув руки за голову, на скрипучем диване, глушил водку и баночное пиво, любовался в зарешеченное окно на женские ножки и бесконечно репетировал свое предполагаемое в будущем интервью иностранным художественным журналам.
Гостей он встретил в обвислых тренировочных штанах и грязной ковбойке без единой пуговицы.
— Что надо?
— Вы Мазепа?
— Допустим. — Он сунул ноги в пушистые тапочки и воинственно задрал вверх куцую бороденку. — Нет у меня ничего, нет, так и передайте.
— Кому?
— Сами знаете. Вы же от нее? От этой суки Веры Никодимовны?
— Да нет, — растерялась Майя, — мы сами по себе. А кто это — Вера Никодимовна?
— А, — он махнул рукой. — Одна ушлая дамочка из худфонда. Засылает ко мне шпионов.
И добавил, покосившись на дверь:
— Я тут кое-что пишу…
— Шедевр? — понимающе кивнула Майя.
Узкое, как у хорька, личико Левы стало злым.
— А говорите, не от нее.
— Честное слово. Нам Мария рассказала.
Он хмыкнул.
— Вон оно что. Машка — телка ничего, только язык без костей. Что она еще наболтала?
— Ничего. Нас, собственно, интересует не картина, а ваши оформительские работы. Те, что были в витринах магазина на Ленинградской.
— А что? — Лева опять заволновался. — Начальство осталось довольно, лицензия у меня в порядке… То есть еще не оформлена, но мне обещали…
— Вы делали фигуры из папье-маше? — перебил Артур.
— Допустим.
— Какие именно?
— Деда Мороза, Снегурочку, само собой…
— Еще?
Он страдальчески задумался.
— Ну, лису с Колобком, Бабу Ягу, Карлсона, Белоснежку… Вроде все.
— Можете нарисовать, что где стояло?
— Попробую.
Лева надолго приложился к горлышку пивной бутылки — было видно, как кадык умиротворенно шевелится, принимая в объятия драгоценную жидкость. Потом после нескольких заковыристых телодвижений вытащил откуда-то помятую бумажку, разгладил ее ребром ладони и неожиданно точно и толково изобразил карандашом план супермаркета.
— Вот тут, где бакалея, Дед Мороз, дальше — Снегурочка, Баба Яга, Карлсон, с краю — Белоснежка… Как живая получилась, — добавил он с гордостью. — Попка, сиськи. Я ее с Машки лепил.
— А что она делала? — спросила Майя.
— Машка?
— Белоснежка. В какой она позе стояла?
— А в какой она позе может стоять? — растерялся Лева. — Это же кукла.
— Я неправильно выразилась. Вы делали для магазина какую-нибудь бегущую фигуру? Ну, куклу, про которую можно было бы сказать, что она убегает? Карлсона, например, или гнома…
Лева озадаченно наморщил лоб.
— Карлсон стоял, руки на животе, сзади пропеллер… А гнома вообще не было.
