Только Карл убежден, что она прикрывала вас —
— Никогда, — вспыхнул Николенька. — Слышите, вы… Я никогда не работал на вас!
Ниловский нетерпеливо отмахнулся:
— Да понятно, что никогда, ни за что… Он думает, что раскрыл вас и вынудил убить меня, своего шефа… Небось еще и напутствовал перед актом: «Смерть иллюзорна, как и бытие, — есть только честь и людская память. Вы умрете героем, юноша, — это лучше, чем прожить жизнь предателем…» — примерно так? До чего же вы глупы, господа революционеры. Вас подставляют, вас используют, как портовых шлюх, а вы претесь на бойню с идиотски счастливыми улыбками, небось, и предсмертные послания строчите потомкам.
— Зря стараетесь, — глухо проговорил Николенька. — Карла я вам не отдам, и виселицей меня не запугать. Я давно готов ко всему…
— О господи, — Юрий Дмитриевич страдальчески поморщился. — Какие тексты. В театре не пробовали играть, господин «Студент»? Нет? Жаль, могли бы иметь бешеный успех… А Карла вы отдадите, никуда не денетесь. Рассчитываете на виселицу? Небось, мечтаете красиво взойти на эшафот и прокричать оттуда нечто зажигательное? Не дождетесь, — голос полковника неожиданно упал до шепота. — Я предложу вам кое-что другое. То, от чего вы не сможете отказаться.
— И что же это? — презрительно спросил Николенька.
Надо было обвязаться динамитом, подумал он с досадой. Сели бы в карету — и рвануло… А ведь он, сволочь, наверняка просчитывал этот вариант. Просчитывал — но не предусмотрел, потому что его точно предупредили, что динамита у меня не будет, только револьвер. Наверное, и марку сообщили, гады, гады…
— Я отпущу вас, — так же тихо сказал Ниловский. — Какой резон держать вас здесь. Свою роль вы сыграли исправно, оттянули на себя подозрение «товарищей»… Что смотрите так удивленно? Вы были «брандером», Клянц, таким же, как Софья Павловна, вы просто приняли у нее эстафету. Только Софья Павловна слишком бросалась в глаза, и Гольдберг заподозрил игру… Но вот вы — другое дело. Вас он
Ниловский аккуратно щелкнул ногтем по патрону, стоявшему торчком на столе, — первому в шеренге. И патрон упал с радостной готовностью, словно того и ждал. Словно для того и был отлит на оружейном заводе, а не затем, чтобы разрывать плоть, вгрызаться в печень, сердце и легкие и проделывать дыру в черепной коробке.
— Я сам возьму Карла, без вашей помощи. А вас отпущу в тот же день. И устрою так, чтобы Карл увидел нас вдвоем — я пожму вам руку, похлопаю по плечу — и можете идти на все четыре стороны. Правда, дальше я вам не помощник… Можете бежать за границу или осесть где-нибудь в Сибири, в медвежьем углу, сменить фамилию, отрастить бороду с усами… Однако, сдается мне, это у вас не пройдет. В вашей организации слишком хорошо налажен телеграф, так что вас достанут, Клянц, обязательно достанут. Застрелят посреди улицы или зарежут в подворотне. А нет — так сами повеситесь. — Юрий Дмитриевич покачал головой. — Ирония судьбы: избежать виселицы, чтобы самому повеситься на каком-нибудь заброшенном чердаке…
Голова у Николеньки вдруг закружилась, он застонал, ощущая, как все кругом тоже кружится, корчится и хохочет, словно шут на ярмарке. Лицо полковника трансформировалось в жуткую маску с рогами и отвратительным пятачком вместо носа… Клянц сам не помнил, как вытянул вперед руки с растопыренными пальцами и взвился с места, метя в горло своему мучителю… За спиной с треском распахнулась дверь: видно, жандарм, что ожидал снаружи, услышал шум и бросился на выручку. Ничего, пронеслось в голове у Николеньки. Пока доскачет, пока размахнется, пара секунд у меня будет…
Ниловский небрежно уклонился в сторону, не размениваясь даже на ответный удар кулаком, — просто влепил Николеньке тяжелую пощечину, а когда того развернуло — добавил носком сапога под копчик. Ощущение времени пропало — юноша ткнулся лбом в бежевые обои, покрытые тисненым рисунком (стилизованные лилии в одинаковых стилизованных вазах — почему-то они вызвали мысль о дорогом борделе), в глазах потемнело, и он медленно сполз на пол. Жандарм застыл на полдороге, не зная, что делать дальше.
— Уйдите, ротмистр, — сказал полковник, брезгливо вытирая руку платочком. — Сами договоримся, по- семейному.
Он подошел к арестованному, поднял его за шиворот и прошипел в лицо:
— Быстрее соображайте, Клянц. Либо шепчете мне адрес Карла и отправляетесь в тюрьму — либо я беру
Карла сам и тепло прощаюсь с вами у ворот, но тогда уж глядите… Ну! — рявкнул он. — Минуты на размышление у вас не будет, ответ сейчас: или — или!
Николенька встал, покачиваясь, устремив стеклянный взгляд в окошко: серая седая мгла, серые камни на набережной, серая маслянистая вода с голубоватым росчерком мостов, барками сырых дров и бедными лодчонками, шпиль Петропавловки — «Летучий голландец», корабль-призрак, являющийся морякам как вестник скорых несчастий, бред, возникший в голове, одурманенной вином, любовью и скукой.
Вот и все.
— Пишите, — прошептал он. — Я все расскажу, все…
— Где сейчас Карл? — жестко спросил Ниловский.
— Скорее всего, на конспиративной квартире на Пантелеймоновской. — Николенька ухватил шефа охранки за полу мундира. — С ним должна быть девушка, Любовь Павловна Немчинова. Она ни в чем не виновата, просто случайный человек… Заклинаю вас, не трогайте ее!!!
— Все слышали? — сказал Юрий Дмитриевич, когда арестанта выволокли за дверь. — Немедленно усиленный наряд на Пантелеймоновскую. Брать жестко, если возникнет необходимость — применяйте оружие. Живой мне нужна только девушка.
…Свечение шло от снега — возможно, последнего в этом году (уходящая зима преподнесла прощальный подарок), но по-настоящему белого, легкого, укрывшего «великолепными коврами» угрюмую серость раннего утра. Она открыла глаза, сладко потянулась под одеялом — было тепло и уютно, как бывает в далеком детстве, где остались варенье, любимый апельсиновый сок с мармеладом и ласковый маменькин голос, рассказывающий сказку на ночь — Анна Бенедиктовна была прекрасной сказительницей, не говорила, а будто пела… И Любушка подумала: «Наверное, он считает меня порочной».
— Ты считаешь меня порочной?
Карл усмехнулся в острую бородку.
— Зажги мне сигарету.
— Нет, ты скажи. Ведь мы живем невенчаными…
— Тебя волнуют условности?
— Меня волнуешь ты.
Приподнявшись на локте, она разглядывала его тело, гладкое и мускулистое, словно у танцора. От него восхитительно пахло жасминовой водой и потом — его собственным и ее, за ночь эти запахи перемешались.
— Нынче же нужно уехать, — пробормотал он.
— Куда? — Любушка нимало не встревожилась, спросила с готовностью и деловитостью, просто чтобы уточнить.
— В Париж, в Вену… Если старый сморчок провернет свою коронную комбинацию, оставаться в городе будет опасно.
— Какую комбинацию?
— Ликвидирует Ниловского.
— Но каким образом?
— Не спрашивай. — Его пальцы скользнули по ее обнаженной груди. — Лучше иди-ка сюда…
Но она не послушалась — ласково поцеловав его в ложбинку над ключицей (кожа его была теплая и
