была? Что-то не торопилась.
– И они больше не появлялись, не звонили?
Оба – и женщина-архивариус, и директор – покачали головами.
– Даже странно. Убыли – как исчезли, сразу. Другие до сих пор не забывают…
Сергей Павлович поднял воспаленные глаза.
– Вам нужно будет проехать со мной. Это ненадолго, не беспокойтесь. Просто посмотрите несколько – фотографий…
…Они оба моментально, без колебаний, выбрали одну и ту же карточку. Собственно говоря, Туровский предполагал такой поворот – требовалось лишь подтверждение.
– Так они что… аферисты? – обреченно спросил директор. – Не родственники?
Туровский универсально пожал плечами.
– Но мы же не знали… Они предъявили документы, справки с места работы. У нас даже тени подозрения не возникло!
Азаров Александр Казимирович, равно как и Свирская Елена Владимировна, никогда не работали в банке «Пермьстройкредит», хотя бы потому, что банка с таким названием в Перми не существовало. Пришедшие новости от уральских коллег Туровского не удивили: он понимал, что для изъятия девочки вполне достаточно было убедительно выглядевших документов, пусть даже не выдерживающих проверки – проверять никто не будет. И винить руководство интерната тоже не имело смысла, тем более инкриминировать служебную халатность. Туровский видел: директора колотила крупная дрожь (не за судьбу девочки, подумалось со злостью, с глаз долой – из сердца вон…). Оленька-архивариус казалась настроенной более решительно… Только надо ли? Марина мертва, «Азаров» – убийца девочки, уехавший с ней на «ракете» и обнаруженный в квартире, где никто не был прописан, мертв (перебитое горло, падающее тело: видение в пригородном автобусе). Исчезнувшая рыжеволосая девушка – либо убита, а тело спрятано, либо убийца своего «мужа», растворившаяся в родных просторах. Материальные улики казались ещё более эфемерными: квартира без единого отпечатка пальцев, с девственно чистой пепельницей на столе, купленная через двадцатые руки (цепочку сейчас отслеживают, но – напрасная трата времени), мелькнувшая полтора года назад машина темного цвета, заляпанная грязью. Ни номера, ни марки.
– Скажите, Марина посещала какой-нибудь кружок?
– У нас почти все дети охвачены…
– Все меня не интересуют. Я спрашиваю: чем увлекалась Марина? Музыка, спорт, живопись? Они переглянулись.
– Трудно сразу вспомнить. Вроде ходила в секцию какой-то восточной гимнастики. Знаете, сейчас это модно… Как в наше время фигурное катание.
– Где она научилась играть на флейте?
Удивленно поднятые брови.
– На флейте? Впервые слышим.
Флейта звучала далеко-далеко, где-то в горах, среди холодной прозрачной синевы. Он ни за что не услышал бы её днем – разноголосый шум столичного города несовместим с тонкими нежнейшими переливами.
Те картины – кошмар, вдруг ставший реальностью, – все ещё стояли перед глазами, но постепенно теряли яркость, мозг не справлялся с нахлынувшими испытаниями и все настойчивее тянул в темную пустоту – мягкую; ватную, успокаивающую…
Чонг вдруг подумал, что его тюрьма самым гармоничным образом отражает его внутреннее состояние. Его признали виновным. Его тут же опознал хозяин постоялого двора, где они с учителем оставили лошадей. Его задержала стража на выезде из Лхассы…
Он смутно помнил то, что произошло. Казалось, минуло уже много лет, и много лет глаза, привыкшие к вечному полумраку, созерцали серые влажные стены и ничего более – кусочек зарешеченного неба светился сверху, как слабое напоминание о внешнем мире… Плевать на внешний мир. Так хорошо… Так спокойно.
– Вы опять здесь?
– Колесников молча кивнул. И того и другого их общение перестало удивлять – раз такое чудо происходит, значит, это кому-нибудь нужно.
– Меня приговорили к смерти, – сказал Чонг.
– Тебе страшно?
Он немного подумал.
– Страшно. Конечно, я знаю, что не должен бояться… Но все равно.
Игорь Иванович увидел вдруг слезы в глазах монаха. Чонг сидел неподвижно, и слезы прозрачной струйкой катились вниз по щеке, и щека была гладкая, юношеская, с ещё нежной кожей, и ни солнце, ни ветры, гуляющие в горах, не смогли ничего сделать с ней.
– Я хотел говорить с Буддой, – прошептал Чонг. – Он видит всё… Все, что творится вокруг и в наших душах. Может быть, он сказал бы мне почему… А вы? Зачем вы здесь? Я вас не звал.
– Не знаю, – пробормотал тот. – Если не ты – значит, кто-то другой…
Он подошел к Чонгу и схватил его за плечо, увидев, как рука со скрюченными пальцами прошла сквозь плечо («Ну да, какая же это плоть? Все сгнило, стало тленом мироздания, меня кто-то упорно заставляет оправдывать призрак…»).
– Послушай, – умоляюще сказал он. – Ну пусть не ты переносишь меня сюда… Но мне некого больше просить… Отпусти меня! Очень прошу, заклинаю! У меня дочь попала в беду. Я должен быть там.
– Дочь?
Что-то в лице монаха промелькнуло, будто судорога прошла.
– Сколько лет вашей дочери?
– Скоро пятнадцать.
– Пятнадцать, – эхом отозвался он. – Мне кажется, я видел её недавно, во сне… или это был не сон. У неё большие серые глаза и длинные светлые волосы, заплетенные в косу. Наши женщины заплетают множество тонких косичек, чем их больше, тем красивее. Но у вашей дочери только одна коса? И прекрасные глаза, а на них какие-то блестящие стекла, вроде украшений…
– Что она делала? – спросил Игорь Иванович.
– Она играла на флейте. Он покачал годовой.
– Это не Алена. Ты видел во сне другую девочку.
– Кто она?
– Убийца,
Глаза Чонга расширились.
– Убийца, – повторил Колесников. – Кто-то приказал ей, и она застрелила двух женщин.
– Из лука?
– Из духовой трубки.
– Как короля Лангдарму, – тихо сказал Чонг. – Великий Будда, как же ты допустил такое?
Клубы черного едкого дыма зависли над Лхассой – жгли буддистские храмы. Трупы монахов валялись на опустошенных улицах – да и вряд ли там были одни лишь монахи и приверженцы Будды. Убивали всех, кто попадался под руку. Конные отряды солдат в черной броне и знаком Солнца носились, как смерчи, и многим виделись не всадники, а стаи громадных черных птиц с разинутыми клювами – предвестников войны…
Это и была война – внешние границы государства ещё пребывали в спокойствии и незыблемости, и вожди кочевых племен держались с должным почтением… Но в столице и её окрестностях ожесточенно дрались и умирали непримиримые враги: сосед шел против соседа, брат против брата. В самом центре, напротив священной горы Самшит, бой кипел ещё несколько дней и ночей: остатки гарнизона, преданного королю Лангдарме, удерживал дворец и площадь перед ним, устроив завалы на улицах. Иногда отзвуки этой битвы долетали и до окраины, где Чонг, сидя в каменном колодце-тюрьме, ожидал казни. Возможно, там, у дворца Потала, дрались и сейчас, ночью, в яростных факельных всполохах, но Чонг слышал только одинокую флейту, плачущую где-то в горах.
«Отпусти меня, – мысленно просил Колесников, незримо шагая по смердящим улицам, мимо изуродованных трупов, черных пожарищ на месте великолепных храмов, пустых разграбленных торговых
