– Везде иначе! – закричал Волохов. – Только у нас одна и та же пьеса в разных декорациях играется седьмой раз! Пара новых действующих лиц, несколько новых хохм, а так – все понятно!
– И что ты хочешь делать? – спросил Громов. – Не с нуля?
– Нет, – мечтательно сказал Волохов. – С нуля не обязательно.
Он был уже совсем пьян, и лицо у него было красное, вдохновенное. Пламя свечи колебалось, волоховская косматая тень металась по потолку.
– Размыкается все очень просто, – сказал он твердо. – Нужно хотя бы сто человек, которые верили бы во что-то, кроме собственного брюха. У которых была бы хоть одна надличная ценность, вера хоть в один закон. Тогда им будет не все равно. Тогда их не будет всю жизнь заворачивать на круг, потому что кто живет по законам человеческим – тому природные не опасны. И тогда сразу будет пятое время года. А потом шестое, десятое…
– И что для этого надо? – осторожно спросил Громов.
– Ходить, – выдохнул Волохов.
– По кругу?
– Не-ет, – улыбнулся Волохов хитрой сумасшедшей улыбкой. – По кругу – ни в коем случае. Но я, знаешь, долго изучал разные варианты. Нам ни один не подходит. У большинства как формировалась нация? В результате войны. А в нашем варианте нельзя: у нас всякая война – гражданская, и ни одна не ведет к победе. Значит, война отпадает. Что тогда? Самый душевный случай – бегство из Египта. Но сорок лет водить – это кто же выдержит? Четырех лет вполне хватит. Я вывез бы этих людей за границу, куда угодно – но, во-первых, границы все закрыты, а во-вторых, не вернется же никто! Были прецеденты, были. Одних эмиграции сколько. Не хотят назад, сволочи, хотя там кое-чему научились и жили вполне себе линейно. Остаются здешние пространства. По какой пустыне мне их водить? А вот по лесам, по лесам… Ты не представляешь, какие результаты! На второй год хождения люди начинают отвечать за себя!
Громов молчал. Сказать, что это бред, он не мог, хоть и не сомневался, что у Волохова снесло крышу. Переубеждать было бесполезно, а дослушать хотелось.
– Если у них сработало, – упрямо повторил Волохов, – то и у нас должно. Не может такого быть, чтобы все законы распространялись только на них. С этих моих жароносных и пойдет новая нация. Я не доживу – Редькин поведет.
– Ты маршрут разработал?
– Какой там маршрут… Я давно не знаю – где своя земля, где чужая. Тут главное, чтобы не по кругу.
– Постой… Так, значит, это все вранье – летучий отряд, легендарные схватки?
– Ага, – совершенно по-детски усмехнулся Волохов. – Плоскорыловская лажа. Он тоже не дурак, сука. С самого начала смекнул – лучший отряд тот, которого нет. Это очень по-ихнему, по-варяжски.
– А как же – Волохов, гроза ЖД? Я читал, они за твою голову обещали что-то под лимон…
– Ты, Громов, чудило. – В голосе Волохова не было злости: чувствовалось, что он устал. – Что им опаснее: летучий отряд или рождение нации? Кстати, такой способ создания нации – его вовсе не ЖД придумали. Этот их завет… и даже все это христианство, извини, пожалуйста… все это с греческих образцов, не самых плохих. Про Сократа как прообраз Христа еще Гегель писал, это неинтересно. Но вот с Одиссеем… с Одиссеем все не так просто, капитан! – Волохов налил и выпил, Громов пригубил. – Почему Одиссей плыл восемь лет? Итаку надо заслужить. Где их там носило, по Средиземноморью, хоть оно и большое, восемь лет негде плавать, этак можно его вдоль и поперек избороздить! Но суть не в том, не-ет, суть не в том. Почему мы вечно плаваем между Сциллой и Харибдой, капитан? Потому что у нас нет Итаки! Нам некуда возвращаться, она захвачена женихами, Пенелопа ткет, ткет, все уже выткала, все распустила, и вся литература наша, извини за выражение, капитан, ткет и распускает, ткет и распускает… Но чтобы дойти до своей Итаки, ее надо выслужить у богов, капитан, ее надо выбродить в долгом бродяжничестве, как выбраживает вино. Плавать, плавать, туда, сюда… Я теперь уверен, капитан, что это ведь он их нарочно. Потому и был такой хитрожопый, более хитрожопый, чем мог догадаться Гомер. Одиссей не просто так повернул от Итаки вспять, когда они почти доплыли. Он понял, что они еще не достойны! После Троянской войны, на которой люди отвыкли от правил, убивали друг друга почем зря, делали всякие гадости вроде коня, только на миг становились людьми, как вот в сцене Приама с Ахиллом, когда оба плакали… после такой войны что надо делать, капитан? Надо странствовать, чтобы на утлом этом суденышке среди зыбей выработать новые правила жизни. И тогда можно возвращаться, капитан, и выгонять женихов. Одна беда – у него все спутники перемерли; ну так и у Моисея только молодежь выжила! Прикинь, Одиссей – Моисей! Скрижали Одиссеевы… Тип-то один! Если бы я был академик Фоменко, я бы уже такой том тиснул, что это одно и то же лицо! – Волохов расхохотался. – А Пенелопа… да, ткет. Все уже выткала – гора, леса, луга… Потом, в припадке футуризма, все распустила, потом, в припадке постмодернизма, все обратно соткала… Вот постранствую – и тоже к своей Пенелопе. Между прочим, я виделся с Женькой.
– С какой Женькой?
– Господи, с ЖД. Ты что, не знаешь, что их главная комиссарша – на самом деле моя любимая женщина Женька Долинская?
– Не знал.
– Ну а я знал. Я пять лет назад чуть не женился на ней. Громов вылупил на него глаза и замолчал надолго.
– Надо было жениться, – сказал он после паузы.
– Да она и тогда уже была трехнутая на всю голову. Однако, должен заметить, славные бои с нею действительно имели место. Между прочим, в последний раз – не далее как неделю назад. Правда, она предупредила, что этот раз действительно последний. «Это, – говорит, – единственный раз, что дух уступил плоти, за последние пять лет». Вона как! Все-таки получилось у нас с ней на российской территории. Как ни звал – ни в какую. Очень я мечтал, понимаешь, с ней в России пожить. Ну и пожил… недели три, урывками по ночам. В общей сложности сутки набегут. Огонь-баба, ты что.
Громов закурил.
– Что ж ты ее не удавил? Такой шанс!
