сразу посадили.
– Да за что же меня сажать?! Может, я просто ушла из дома…
– Тогда за бродяжничество. Если родители действительно объявили тебя в розыск, ты уже везде числишься как бродяжка. Знаешь, что делают с бродяжками у вас в Москве?
Катерина говорила с ней как с ребенком, но почему-то именно в этой интонации, и в отвратительном уменьшительном слове «бродяжка», и в ее больших мягких руках с ямочками на локтях Аньке мерещилась угроза. Она сама не понимала, в чем тут дело, но ясно чувствовала, что Катерина ей враждебна, что она не хочет ее здесь видеть и злится даже на Василия Ивановича – за то, что тот привел ее сюда.
– Мне все равно идти некуда, – сказала Анька. – Я не хочу уходить из дома насовсем. И потом, знаете, у отца возможности… Он не даст меня просто так посадить, я думаю. Только за то, что я ушла.
– Твоего отца никто не спросит, – сказала Катерина. – Твой отец ничего не может.
– Не надо так говорить про моего отца, – решительно сказала Анька.
Она догадывалась, что именно не нравится Катерине. Катерина уже привыкла быть главной благотворительницей этих мест, главной благодетельницей этих людей, и когда здесь появилась Анька, которая по своим невеликим годам принесла гораздо большую жертву, – она, понятное дело, взревновала.
Катерина молчала, внимательно оглядывая Аньку.
– Как же ты решилась? – спросила она наконец.
– Да что тут решаться? – зло сказала Анька. – Человек беспомощный, прости, Василий Иванович. Все- таки не чужой. Тут никакого подвига, многие бы так…
– Ну, пока ты первая. Ладно. Утро вечера мудренее.
Анька ненавидела эту пословицу, потому что именно с нею ее всегда укладывали спать родители, а ложиться спать она не любила: едва гасили свет, ее, как всякого нервного ребенка, тут же обступал пестрый рой отвратительных видений. Из альбома репродукций выползало «Сумасшествие», из детской энциклопедии – «Землетрясение».
– Я спать еще не хочу. Я погуляю тут, можно?
– Гуляй, – ласково сказала Катерина, – у нас никто не обидит.
– Я с ней схожу, – выговорил Василий Иванович.
– Останься, Василий Иванович, разговор есть.
– Ночью, Катерина Николавна, одной-то ей как же? Одной нельзя…
– Ну, ступай, – без охоты разрешила Катерина.
Посреди бывшего стадиона стояла молодая лосиха и задумчиво, запрокинув рога, смотрела на молодой месяц. Она не боялась людей, понимая, видимо, что это не совсем люди.
Анька прошлась по городу, послушала несколько народных баллад у костра – она не все понимала, тут пели в основном на своем языке, – ненадолго углубилась в лес, но испугалась. В Алабине и так было совсем как в лесу и так же пахло мокрой землей, росой, корой. Возвращаться в дом не хотелось.
Василия Ивановича как почетного гостя Катерина разместила у себя, в одной из комнат четырехкомнатного облупленного жилища. Чистоту, правда, она блюла, а стены завешала репродукциями из глянцевых журналов, У нее можно было даже помыться.
Аньку уложили на старый, многажды залатанный надувной матрас, Василий Иванович прошел к Катерине Николавне на кухню и при свече о чем-то говорил с ней. Анька не могла заснуть. Разговор доносился до нее обрывками. Она хотела подойти, прислушаться, но половицы страшно заскрипели, и голоса умолкли. Она полежала еще, вслушиваясь и гадая, за что Катерина Николавна зла на новых гостей, – но усталость взяла свое, и она заснула.
Аньке снились бледные, прозрачные жители мертвого Алабина. Они протягивали к Аньке тонкие, зыбкие руки и умоляли все это как-нибудь остановить, но остановить ничего уже было нельзя: все сыпалось, потому что повторялось слишком много раз.
– Василий Иванович, – тихо говорила Катерина Николавна, – ты зачем девочку привел?
– Так ведь я не приводил, Катерина Николавна, – оправдывался старый васька. – Она сама за мной пришла, или ты не слышала?
– Захотел бы – не пришла бы. Ты мне, Василий Иваныч, вот что скажи. Только не врать! – жестко добавила Катерина. – Было у вас что с девочкой?
– Опомнись, Катерина Николавна, – жалобно заморгал Василий Иванович, – что ты такое говоришь… с ребенком-то…
– Я почем знаю? Вы люди особые, это я варягов с хазарами насквозь вижу, а про вас, странников, мне ничего не известно…
– Как можно, Катерина Николавна! – продолжал он увещевать ее. – Ведь она мне… ну… как дочь она мне! У меня дочь когда-то была, ты знаешь, Катерина Николавна? Славная девочка, вроде этой, забыл только, как звали…
– Все ты забыл. Может, и у тебя с ней было что, а ты забыл?!
– Да какая же со мной пойдет, с бродягой! – не понимал Василий Иванович.
– Да ведь пошла же она с тобой из дома! Это значит, она любит тебя, Василий Иванович.
– Ну, не так же любит… не по-женски…
– Этого мы с тобой знать не можем. Женская душа потемки, это я тебе сама говорю. А знаешь ты, Василий Иванович, что девочка твоя – хазарка?
