– А я не жалею. Темно живем, света не видим, сами как трава. Не хочу больше.
– А, – кивнул Гуров. – Ну, тогда понятно. Надоело, значит?
– Давно надоело. Всем надоело. Сколько можно? Конца не видно.
– Будет конец, – сказал Гуров. – Дождешься.
– Может, и дождусь.
Это было сказано без вызова, очень тихо, но очень твердо.
– Да тогда ведь и ребенку твоему конец, – так же тихо сказал Гуров. За деревней, в поле, грохнуло. Явно танки, понял инспектор. Смотри ты, как все серьезно. Северяне свои давно продали, а у этих осталось еще. Грамотные ребята, никого не пожалеют.
– Ребенка я заберу, – сказала она. – Мы уйдем, не бойся, сторож.
– Не уйдешь.
– Уйду. Я слово знаю.
– Таких слов, какие я знаю, ты и слыхом не слыхивала.
– Что, спробуем? – сказала она.
– Поиграть захотелось?
– Зачем поиграть. Я так сказать могу, что будет мне дорога отсюда до самых гор, и уйду.
– Смотри, землю разбудишь.
– Земля и так проснулась.
Именно при этих ее словах в трех километрах от избы земля расступилась перед хазарским отрядом – двух батальонов как не было, выплюнулись за двадцать верст.
Не сказать, чтобы Гуров ничего не чувствовал. Он чувствовал, и даже очень, – но на то нам и воля, чтобы держать себя в руках. Сильна девочка, подумал он, сильна, и зря я недооценил ее. Сибирь есть Сибирь. Надо кончать с этим делом, и быстро. Последняя попытка, и довольно. Пока еще в ней говорит только ее собственная сила, но будет час – и добавится сила ребенка, что растет с каждым днем, с каждой минутой.
– Землю-то не жалко тебе? – сказал он. – Мертвое место здесь будет, пустое место.
– Землю жалко, – сказала она и заплакала. Но и в слезах ее Гуров не почувствовал слабости – и понял, что не сдвинул ее ни на шаг.
– Эх, – сказал он горько, – не так бы нам встретиться, волчица. Мы с тобой могли бы неплохие дела делать…
– Не могли бы, – ответила Аша. – Не хочу твои дела делать, не хочу одних зверей на других натравливать. Не хочу длить. Сама не буду и тебе не дам.
– Ну, смотри, – сказал Гуров. – Защищать тебя некому. Тетка твоя ушла, я знаю. Я за Дегунином слежу.
Аша молча кивнула.
Гуров знал, что не отступит, и знал, что деваться им обоим некуда. Она была девушка серьезная и ставила его перед выбором с решительностью умной волчицы: хочешь спасать свой мир – убивай меня, сама не поддамся. Пистолет был при нем. Страшно сказать, он никогда еще не стрелял в людей.
Плоскорылов ворвался в избу именно в этот момент. Он не мог упустить случая: Гуров должен был видеть, что капитан-иерей сражается в первых рядах.
– Инспектор! – крикнул он, размахивая гранатой. – Вы в опасности?
Гуров окинул его таким взглядом, что более впечатлительный персонаж растаял бы в воздухе.
– Ты что здесь делаешь? – спросил он тихо.
– Вашу жизнь, инспектор… спасаю вашу жизнь… вы в опасности… кругом ЖД…
– Пошел на х…! – заорал Гуров, и западный ветер пролетел по Дегунину тяжелой холодной птицей.
– Инспектор… – попятился Плоскорылов. Он и вышел бы из комнаты, но сзади его вдруг похлопали по плечу.
– Тихо, тихо, капитан. Не спешите. Поговорим. Это был Эверштейн, взявшийся непонятно откуда.
– Ба, Гурион! – воскликнул он. – Какая встреча! Контрразведка и тут впереди. Но уж этого вы не трогайте, не трогайте. Этот – мой.
Плоскорылов дрожал и покрывался крупным потом.
– Как это вы его выцепили? – без умолку трещал Эверштейн. – Я и мечтать не мог о такой удаче. Ну, думаю, этот-то мне никогда не дастся! Я ведь могу добраться только до тех, кто в бою, а патриотические мыслители всегда в обозе. Много, много про него наслышан. И как он при пытках любил присутствовать, и пленных расстреливал, и своих мог… Колоритнейший персонаж! Да, Плоскорылов, гранатку-то отдайте. Отдайте, нечего. Все равно не взорвется. Во-первых, не умеете, а во-вторых, небоевая.
– Она боевая! – завизжал Плоскорылов.
– Бросьте, бросьте. Боевое – вот, это настоящее, оно действительно стреляет. – Он достал маленький хазарский пистолетик, прекрасное боевое оружие, мечту офицера. – Давайте ваш муляж, и нечего.
Поджимаясь, словно прикосновения хазара способны были отравить его, Плоскорылов отдал гранату.
