– Ждет машина, – предложил Эренбург. – Едем ко мне?
– Нет, не нужно. Погулять хочу, давно не был в Москве.
Они встали и чинно пошли по бульвару, свернули на Сивцев Вражек – там меньше было народу, – и Эренбург закурил; он курил теперь длинные, изящные папиросы с золотым ободком, из коробки с надписью «Советская Украина». Вероятно, их подарили ему на каком-то юбилее советской Украины. Он порывался заскочить в маленький книжный магазин на Арбате, купить Бабелю свой последний роман, но Бабель спешил. Он не забывал поглядывать по сторонам: нет, слежки все не было.
– Вы хотя бы пишете там, Иса? – спросил Эренбург.
– Пишу, пишу. Я напечатаю скоро. Но позвал я вас не для того, чтобы говорить о литературе. Я вас должен предупредить: вас могут взять.
Лицо Эренбурга побелело, колени подогнулись. Странно, что он до сих пор так боится.
– Я знаю, – пролепетал он.
– Не вас лично, – поморщился Бабель, – взять могут любого. У вас столько же оснований бояться, как у всех. Я только хочу сказать: если вас возьмут, подписывайте все. Не больше, чем вам предъявят, но и не меньше. Рассказывайте, кайтесь, придумывайте подробности. Они не очень хорошо умеют придумывать подробности. Помогайте следствию, вы же писатель. Главное – не упорствуйте, что ни в чем не виноваты. Будут пытать, а конец все равно один. Если во всем сознаетесь, что было и чего не было, поедете в лагерь, ну, дадут вам пять или семь… Выживают люди.
– Я знаю, – кивнул Эренбург, – Заболоцкий вернулся… Я думал, что и вы вернулись…
– А он вернулся? – оживился Бабель. – И что, печатается?
– Да, у него взяли два стихотворения, чтобы разругать. Он теперь долго не высунется. Переводит в основном. Переменился очень, постарел, худой…
– Ну, худой – не страшно. А то совсем был поросенок. Видите, пишет… Главное, помните: если вас берут – это не значит, что вы провинились. Это значит, что вы нужны, что идет проверка – и надо соглашаться, понимаете, соглашаться. Вы, может быть, думаете, что меня подослали. Нет, Ильюша, хотя я не знаю, какие вам дать доказательства. Поверьте мне, ведь вы знали меня.
Он отметил про себя это «знали» в прошедшем времени и подумал, что его язык умнее его.
– Я думал, вас нет больше, – тихо сказал Илья.
– В известном смысле нет, то есть здесь нет, в литературе нет… Ну, в литературе давно не было – так, обозначался, чтоб не подумали, будто совсем потерял дар речи. Я ведь не писал ничего, вы знаете? Роман, новый цикл – все вздор: было тридцать папок начал и концов, набросков, цельного куска ни одного. Я только там опять начал писать, там много любопытного.
– Вы – там? – мотнул головой Эренбург, указывая куда-то, где, видимо, рисовалась ему заграница.
– Нет, я внутри страны, тоже дел хватает. Был во время войны в Белоруссии, был в Польше, прошел по старым конармейским местам… Думаю сделать добавления в книгу, – легко соврал он, хотя про Белоруссию и Польшу – правда: был туда заброшен, организовывал партизанский отряд. Отряд действовал удачно, много деревень пожгли за его удачные действия. – Я немного знаю вас, Ильюша, и люблю, поверьте мне. Именно поэтому я не говорю вам всего, легкая, открытая вы душа. Вы ни одного услышанного слова не можете удержать в себе: бурлите, клекочете. Иногда надо поверить на слово. Меня к вам не подсылали, я не агент, не шпион, я не работаю в разведке. Я был довольно близок ко всем этим делам, ходил в известные дома, но их человеком никогда не был, вы знаете. Мне только хочется вас избавить от лишних мучений. Многие из тех, кто упорствовал, спасли себя, купили жизнь. Так купил ее и я, хотя заплатил подороже, чем надо: она не стоит столько. Я не признал ничего. Но вы до конца не выдержите, а тех, кто сдается на полпути, не ждет ничего хорошего. Поэтому я говорю вам: сдавайтесь сразу. Этим вы ничего не измените, никого не предадите. Сами не называйте имен, но если они про кого-то спрашивают, значит, человек уже на карандаше и вы не навредите ему.
– Вас спрашивали про меня? – снова бледнея, прошептал Эренбург.
– Про вас – нет, – соврал Бабель. – Но слушайте дальше, я перехожу к трудным вещам. Они берут не для того, чтобы осудить. Они просто расставляют людей по местам, потому что только так можно проверить, кто к чему годен. Им кажется, что такой предельной проверкой можно правильно разделить общество. Молоку, верно, тоже несладко в сепараторе, а? Раньше был принцип: кто сколько сделает; потом пришли суровые времена, и они придумали принцип: кто сколько выдержит. Тех, кто выдержит все, они используют, тех, кто ломается, – выбрасывают; правильнее всего поведут себя те, кто сразу откажется играть в эту игру и предоставит им наговаривать на себя что вздумается. Такие получат по пять или семь лет и вернутся.
Они шли мимо школы, в которой заканчивались приготовления к началу осени: дети, уже вернувшиеся с каникул, подметали площадку перед входом и собирали ветки, другие украшали лозунгом вход, два мальчика красили решетки.
– А что, девочек теперь не берут на субботники? – спросил Бабель. – Берегут?
– Вы не знаете? – вопросом на вопрос ответил Эренбург. – Теперь обучают раздельно. Где же вы все- таки были, что не знаете таких базовых вещей?
– Там детей не было, – вздохнул Бабель. – Вы не думайте, Ильюша, – это же отдельный, особенный мир, в нем своя иерархия и множество провинций. В аду есть истопники, есть наблюдатели и есть грешники. Я думаю, грешникам лучше всего. Их помучают, очистят от грехов и выпускают. А истопникам и наблюдателям торчать там вечно. В аду лучше быть гостем, чем хозяином, вы не находите?
– Пожалуй, – как бы нехотя согласился Эренбург. – А вы меньше изменились, чем кажется. Я хотел бы почитать, что вы пишете.
– Почитаете, – пообещал Бабель. – Но если я действительно мало изменился, вы поверите мне и не будете играть в их игры. Знаете, что самое главное? Главное – не принимать их условия. Я пытался это делать тут, но там не сразу сориентировался. Ведь они действуют как? Я тоже не сразу это понял, но теперь могу примерно сказать: главное – они хотят, чтобы вы играли по правилам. А сами могут делать что угодно. Они хотят, чтобы вы были последовательны, а сами сделают свою прямую такой извилистой, что вы концов не найдете. Главная задача – повернуть так, чтобы вы были не правы. Так будьте не правы с самого начала – тогда с вами уже никто не сделает ничего.
