Дмитрий Быков
Статьи из газеты «Труд»
Штык в землю
Причина проста — сравните выгоды от балансирования на грани войны, ставшего основным занятием всего мира, и от настоящих боевых действий, которые в современном мире чаще всего кончаются ничем. Пора уже осознать это отличие новых войн от старых — последней традиционной войной в истории была вторая мировая.
Современный мир имеет такую особенность. В нем есть мировой жандарм. Лично я не так уж возражаю против его наличия — по крайней мере есть с кем соревноваться. Этот мировой жандарм сам уже вляпался в несколько тяжелых локальных конфликтов, но остальным мешает следовать своему примеру. У Америки пока еще достаточно инструментов влияния, чтобы сделать невозможным полномасштабный военный конфликт России с Грузией (он мог бы увенчаться быстрым крахом Саакашвили). Грузия — не Чечня. Для затяжной войны слабейшей стороне нужно достаточное количество фанатиков и смертников — в Грузии их не наблюдается, да и с пассионарностью там плоховато после десяти лет неразберихи и полунищеты. Воевать по-настоящему — совсем не то, что устраивать бескровную революцию роз против почти не сопротивлявшегося Шеварднадзе. Грозную риторику в Грузии любят, а с морально-политическим состоянием личного состава там дело обстоит похуже, чем у нас. Так что война закончилась бы очень быстро, именно потому никто в ней не заинтересован. Обычно-то войны завершаются присоединением чужой территории, порабощением населения, дележом контрибуции, но уже и первая мировая доказала, что это финал обманчивый. Полное порабощение невозможно — не средние века. Всякая война плодит только мстителей и не решает ни одного вопроса.
Зато балансирование на грани войны — чрезвычайно плодотворная вещь. Это неограниченное пространство для шантажа, интриг, самоутверждения, обмена виртуальными ударами вроде запрета на их вино или ареста наших офицеров. Ясно было, что и офицеров придется выпускать, и шпионство за людьми с грузинскими фамилиями неосуществимо, потому что слишком смешно и обременительно. Но выпуск пара, взаимное запугивание, компенсация долгого национального унижения (а и у русских, и у грузин есть ощущение некоей униженности после долгих лет бурного распада) — все это присутствует в избытке и ничем не кончится. Есть целая культура взаимного провоцирования, постановки оппонента в смешное положение, доведения до кипения — Карлсон называл совокупность этих процедур низведением и укрощением, но и Карлсон понимал, что прямой конфликт с фрекен Бок ему невыгоден.
Так что противостояние будет актуально еще не один год. Южная Осетия и Абхазия останутся тлеющими очагами этого обоюдно выгодного напряжения, позволяющего персонажам вроде Окруашвили самоутверждаться и хамить, а персонажам вроде Балуевского — сдержанно и жестко их осаживать. Неопределенность статуса, как мы знаем по Приднестровью или Карабаху, — нормальное состояние для обломка империи. К этому привыкаешь. Так и будет тянуться это, пока Россия опять не станет сверхдержавой или не перестанет ею быть окончательно.
Будет жить
Саддама Хусейна не казнят. Он умрет своей смертью, как Милошевич, и это будет еще одним доказательством перерождения нашего мира: свергнуть тирана еще можно, но от лица государства убить его — не получается. Его героическая смерть на виселице или от пули привела бы к немедленной канонизации. И многие иракцы требуют, чтобы рядом с Хусейном висел Буш. Американцы, сколь бы благих целей они ни преследовали и какой бы свободы ни несли иракскому народу, тоже кое в чем виноваты. Но повесить Буша пока не в компетенции иракского суда — руки коротки.
На совести у Пиночета тоже пять тысяч убийств. Но сколько бы ни сажали Пиночета под домашний арест, ни грозили ему казнью и не требовали его публичного расстрела — он жив и вряд ли успеет погибнуть от руки чилийского правосудия. Нет у человечества инструментария для борьбы с тиранами. Их можно либо низвергать и отпускать на все четыре стороны, оставляя за собой моральную правоту, либо убивать в процессе штурма резиденции, как произошло с четой Чаушеску. Судить тирана также невозможно, как проводить справедливый процесс над Юрием Будановым: он виновен в изнасиловании и убийстве, нет спору, да только вместе с ним на скамье подсудимых должно бы уместиться слишком много народу с обеих сторон.
Саддама можно повесить хоть завтра, хоть публично. Но последствия его казни могут оказаться хуже всех его злодеяний, вместе взятых. Казнь Хусейна — это еще один повод к гражданской войне, которая и так уже подспудно тлеет в Ираке. Казнь Хусейна — это еще и чрезвычайно опасный шаг для Штатов. Убивать в бою — одно, а вешать семидесятилетнего военного преступника — совсем другое. Эстетика не та. Все отлично понимают, что приговор Хусейну выносят не иракские судьи. Этот приговор — американский, да и суд бушевский. Буш любит смертные казни, в Техасе при нем их было рекордно много, но мир пока еще не Техас.
Заслуживает ли Саддам смерти? Безусловно. Но дело ведь не в Хусейне. Он и так тяжело болен, и осталось ему недолго. Дело в тех, кто остается. И для них казнь диктатора может оказаться не особенно благотворной. Ситуация не та, что в Нюрнберге. Уничтожив Хусейна, иракцы докажут лишь одно: что они по-прежнему остаются порождением его эпохи и его стиля. Это он знал только один способ расправы с врагами. А у свободного человека таких способов множество. И духовное уничтожение тирана он всегда предпочтет физическому.
Впрочем, до духовного освобождения там еще очень далеко. И казнь Хусейна, если она состоится, не приблизит его, а только отдалит. В мире это понимают многие, прежде всего США и их союзники. В их интересах — некрасивая смерть диктатора от старости в процессе бесконечных апелляций, а не героическая гибель, растиражированная телеканалами всего мира.
Вот почему я думаю, что Саддам Хусейн проживет несколько дольше, чем до января 2007 года. Напишет в заключении еще один чудовищно плохой роман. Выкрикнет еще несколько людоедских лозунгов. И останется в памяти человечества патологически жестоким массовым убийцей с комплексом графомана, а не отважным стариком, казненным оккупантами.
