Али Баба
Выдавать Березовского нельзя. Как гостайну — только ее в нашем случае хранят уже Плохиши от Кибальчишей. Кибальчиши и так, и сяк зайдут — выдайте нам вашу тайну! Он гадости говорит, революцию готовит и вас компрометирует. Нет, отвечают Плохиши, мы пожурим его для порядку и попросим больше так не делать, но выдать вам не можем, потому что не уверены в его сохранности. Если у вас старушек, вышедших прогуляться на Тверскую, волокут в автобусы за участие в «Марше несогласных», — можно себе представить, что вы сделаете с бывшим главным буржуином.
Но и брать Березовского тоже нельзя. Его надо требовать, вымогать, пытаться похитить, но в критический момент, в полуметре от границы, снова выпустить на все четыре стороны. Заграничный БАБ — враг и демон, на которого спишется все. Сидящий БАБ — герой сопротивления, отмытый народным мнением добела. С Ходорковским так уже почти случилось.
А что будет с Борисом Абрамовичем, понятно без долгих изысканий. Вон его и в Латинскую Америку уже потянуло, как Троцкого, — подальше от нас, поближе к пассионарным ребятам вроде Чавеса. Сознательно он подражает перманентному революционеру, нашедшему последний приют в Мексике, или действительно обнаружил деловые интересы в Бразилии — один Бог ведает. Но сценарий повторяется до деталей. Впрочем, у России ведь разный опыт по части разборок с олигархами, не вписавшимися в новый исторический этап. Курбский бежал в Польшу и умер там своей смертью — вероятно, от натуги, сочиняя гадости про Ивана Грозного; Грозный пережил его на год. Меншиков умер в березовской ссылке — совпадения на каждом шагу. Мягкая александровская революция и столь же мягкая — сравнительно, например, со сталинской — аракчеевская реакция стоили Сперанскому ссылки в Пермь, но умер он обласканным и почитаемым. Троцкий погиб от ледоруба. Всякое бывает, короче.
Березовский не нравится нынешней российской власти, но не настолько, чтобы идти на политическое убийство. В версию об отравлении Литвиненко полонием я не верю — пресловутое qui podest (кому выгодно) никак не позволяет предположить тут руку Кремля. Впрочем, насчет руки Березовского у меня тоже серьезные сомнения. В России сейчас деградировали и государство, и его враги. Осуществить грамотное уничтожение политического противника — идейное или, не дай Бог, физическое — тут никто не способен, а уж устроить революцию и подавно. Березовский и так называемый «режим» друг другу не опасны. А значит, нужны.
Настанет ли момент, когда опальный олигарх перестанет быть удобным пугалом и сделается просто опасным разоблачителем? В случае Троцкого такой момент настал, но Троцкий был серьезным врагом, ему нечего было инкриминировать, кроме массовых убийств во время гражданской войны. Он не воровал, не был замешан в сомнительных махинациях, не говорил столько глупостей, сколько БАБ, и не грозился каждую весну, что она будет последней для сталинской власти. Бориса Абрамовича принимают всерьез очень немногие — по крайней мере, за границей. Такой враг в некотором смысле полезен. Если бы у меня был столь суетливый, многословный, мечущийся и озлобленный противник, я выделил бы ему охрану.
Так что все будет по Троцкому: ни мира, ни войны. Ни примирения, ни выдачи. А если с Борисом Абрамовичем действительно что-нибудь случится… В его способность отморозить уши назло бабушке я не верю — обычно он жертвует чужими ушами. И, значит, это будет рука его бывших друзей и соратников. Так вот, если эта рука дотянется-таки до Березовского, значит, наша власть действительно такова, как он говорит. Хочется верить, что он ошибается, а потому останется тем вечным неуловимым Джо, которого на фиг никому не надо ловить.
Памяти ускорителя
Борис Ельцин заставил журналистов вспомнить годы, которые кому-то кажутся золотыми, а кому-то проклятыми, но вспоминаются с неизменной ностальгией. Как фронтовая пора, о которой и самый удачливый фронтовик не скажет, что она была хорошей, но в жизни, как ни странно, оказалась главной. Не то чтобы все мы были героями, но от нас нечто зависело.
Борис Ельцин заставил журналистов вспомнить годы, которые кому-то кажутся золотыми, а кому-то проклятыми, но вспоминаются с неизменной ностальгией. Как фронтовая пора, о которой и самый удачливый фронтовик не скажет, что она была хорошей, но в жизни, как ни странно, оказалась главной. Не то чтобы все мы были героями, но от нас нечто зависело. Амплитуда ощущений была дай Бог — от восторга до отчаяния и обратно. Тогда внезапные ельцинские решения заставляли выпускающих в панике менять обложки. Сегодня все журналистские планы так же сломала ельцинская смерть — и, как все его неожиданные поступки, она кажется фантастически внезапной поначалу и глубоко символичной потом.
Русская история делается сама, ходит по замкнутому кругу. От личных качеств ничего не зависит — кроме ощущений современника, до которых никому нет дела. Ельцину достался революционный период, распад державы и перспектива гражданской войны. Сейчас многие упрекают его в том, что он ускорял процессы, не подлежащие ускорению. Но если бы он не провоцировал врага на крайние проявления, после которых его можно было на законном основании прихлопнуть, наша «стабильность» наступила бы не после 9, а после 20 лет болтанки. Гражданская война в 1992–1993 годах нам реально грозила, и это заслуга Ельцина, что все ограничилось путчем.
Это Ельцин сначала спровоцировал Коржакова, Барсукова и компанию на полное самораскрытие, позволил им дойти до абсурдного всевластия — и тем решительней низверг. Полагаю, он и с Чечней задумывал нечто подобное: до поры не мешал Дудаеву, чтобы тем вернее его прихлопнуть, но там не рассчитал: пожар оказался слишком силен. И в том, что страна так быстро устала от 90-х и захотела прежнего единовластия, — тоже серьезная заслуга Ельцина.
Все, что происходило при нем, произошло бы и без него, но конкретные сценарии могли различаться. Ельцин привнес стремление выговариваться до конца, доводить все до логического финала. Он провел через максимально противный период с наибольшей возможной скоростью — и то спасибо.
Жить при Ельцине было некомфортно, страшно, временами противно, но захватывающе интересно. Он проявлял людей, как фотопленку. Он и смертью своей всех проявил.
Личные воспоминания о Ельцине есть и у меня — в 1999-м Примаков выступил с открытым письмом в адрес ЕБН, и я в «Огоньке» ответил ему собственным, тоже открытым. Мне очень тогда не нравилась перспектива победы «Отечества», я и сейчас считаю, что Путин был куда более приемлемым вариантом, нежели лужковская диктатура с подпоркой примаковской авторитетной авторитарности и откровенным ликованием блатного истеблишмента.
Ельцин это прочел и, по рассказам Татьяны Дьяченко, тогда же захотел позвонить мне. Но потом он решил ограничиться письмом, которое и направил в «Огонек»: мол, почитываем, благодарим и все такое. Слава Богу, никаких материальных поощрений не воспоследовало, и я мог с чистой совестью защищать все ту же позицию.
А Ельцину уже в самом деле все равно. Ему не нужны ни помощники, ни сторонники, ни защитники. История не мыслит в категориях «хорошо» — «плохо». У нее другие критерии. У Ельцина был, в общем, небольшой выбор. Он мог сделать так, чтобы жители страны в критический для нее период чувствовали себя бессильными и жалкими муравьями, а мог вести себя так, чтобы они ощущали себя людьми. Несчастными, униженными, часто загнанными, страдающими от бандитского и милицейского беспредела — но людьми, у которых был шанс сломать ход вещей и сделать себя вопреки всему. И многие, кстати, именно так и поступили. Даже противников своих Ельцин укрупнял до себя — посмотрите, как они сдулись в его отсутствие.
