Насчет смелых людей спасибо, конечно, но это сильное преувеличение.Я так и не поняла, что ты задумал.
– Что ты хочешь с нами делать? – робко спросила она.
– Сожру сейчас, – выпучив глаза, сказал Игорь. – Слушай, ты до сих пор думаешь, что я шахид?
– Не знаю, – сказала Катька. – Вдруг ты хуже? Сожрешь всех на моих глазах, чтобы я помучилась совестью, а когда вследствие огорчения печень моя увеличится, сожрешь и меня…
– Дура ты, Кать, – сказал Игорь. – Хуже черной Фатимы. На какой только базе тебя готовили? Пошли наверх, в кабину. Есть некое намерение.
– Какое именно?
– Я соскучился очень, – сказал Игорь. – Ну правда, соскучился. Не чаял даже, что свидимся. Ты когда- нибудь трахалась в невесомости?
– Знаешь, да. Но очень давно. Курсе на первом, когда на картошку летали.
Оба расхохотались.
– Мы их не разбудим?
– Что ты. Они теперь будут спать до самого приальфения.
– Подожди. А если в невесомости не срабатывает пояс, то может… это самое… ну… тоже что-нибудь не сработает?
– Не знаю, – беспечно сказал Игорь. – В отличие от тебя, я никогда не трахался в невесомости. Все как- то не с кем было. Попадались, конечно, приличные люди, но не настолько, чтобы трахаться. Пошли, там очень уютно. Только осторожней, башкой не ударься. Она у тебя не такая крепкая, как у этой…
Игорь отстегнулся первым, слегка отодвинул висящую в пространстве Майнат и плавно подплыл к люку на потолке. Катька отстегнулась и поплыла следом. Голова немного кружилась – то ли от сока, то ли от гипноза.
– А почему я не заснула?
– А это гипноз такой, избирательный. – Игорь ковырялся с люком. – Черт, почему у меня в последнее время все так туго открывается? Все, давай.
Он проскользнул в узкое отверстие и втянул ее за собой.
И ты, я гляжу, проскользнул в узкое отверстие.
Все получилось, невзирая на невесомость, – как же у них могло не получиться, ведь они родились для этого, для того, чтобы быть друг с другом, друг другом, чтобы медленно, нежно вплывать в объятия друг друга, переворачиваться в воздухе, замирать, настигать друг друга снова. В кабине было огромное лобовое стекло, и сквозь него, как на экране комьютера, подмигивали таинственные звезды. Звезды тоже были каким-то образом во все это вовлечены. Что-то подобное было давным-давно, у моря, когда родители вывезли туда пятнадцатилетнюю Катьку, и она в первый раз в жизни купалась голая ночью. Вода была теплая и почти не чувствовалась – воздух казался холодней. Она лежала на спине среди звезд, вода заливалась в уши, казалось, что это шорох космического пространства. Или тайный сигнал в наушниках. Я улетела от всех, и Земля напрасно хочет со мной связаться. Я ничего не слышу, кроме шороха, только плыву куда-то и плыву.
Иногда, в свободном плавании по кабине, они натыкались на собственные штаны и свитера и небрежно их отбрасывали, отлетая при этом сами.
– Катька, ты очень хороша. Я никогда еще тебе не говорил этого.
– Да ладно тебе. Я и не мылась со вчерашнего дня.
– Тьфу, ерунда какая.
– Послушай… Мне вообще понравилось в невесомости.
– У нас там можно, есть специальный павильон, снимаешь его на сколько хочешь, хоть на сутки, – хочешь, пей, хочешь, трахайся. Некоторые просто так летают.
– А как вы это делаете?
– Ну, это несложная вещь. Антигравитация. У нас давно умеют.
– Ты обещал видовую программу вообще-то.
– А. Это запросто. – Он брассом подплыл к стене, нажал кнопку, и гигантское лобовое стекло стало медленно заволакиваться опаловым туманом; по нему побежала рябь, и вдруг возник земной пейзаж, только с более сочными красками. На его фоне – горы, море, бледно-лазурные небеса с жемчужными тучками, – замерцала странная эмблема: двуликий Янус верхом на Тянитолкае, глядя одновременно влево и вправо, держал на плече двуглавого орла. Зазвучали фанфары.
– Это что у вас?
– Эмблема студии. Альфа-фильм.
– А что означает?
– Герб наш. Символ всетерпимости.
Пошли титры на непонятном иероглифическом языке – картинки были смешные, похожие на сутеевские: мышка, зайчик, ежик, улыбающийся шар, дерево с раскидистыми толстыми ветками, бабочка с огромными усами… Попадались и непонятные знаки – черточки, стрелки.
