знакомств. Да вот и он сам.
На другом конце двора показалась долговязая фигура в парусиновой шляпе набекрень, защитной рубахе с засученными рукавами, в коротких трусиках и парусиновых туфлях. Выцветшее платье подчеркивало темный загар тощих и длинных ног и рук, нелепо болтавшихся на ходу.
Лейтенант познакомил их, все трое уселись, вернее легли, В шезлонги. Снова появился бесшумный сенегалец с бутылкой и стаканами, но на этот раз коньяку воздал должное только граф. Лионель с отвращением глядел в небо, Гай излагал сущность своего дела. Граф Лоренцо был в восторге. Посмотреть Хоггар! Когда выезжаем? Завтра? Это к лучшему — начинаются лунные ночи. Надо отправиться вечером, а утром быть у цели. Геер ван Эгмонд увидит незабываемое зрелище— луна над Хоггаром! Он будет помнить это всю жизнь, да, да, всю жизнь! А дуар не стоит того, чтобы на него тратить время. Тем более что геера ван Эгмонда в горах ждет сюрприз. Да, да, приятный сюрприз: база экспедиции находится рядом со становищем одной замечательной девушки…
Лейтенант искоса взглянул на графа и, пощипывая едва заметные усики, вставил:
— Настолько замечательной, что экспедиции уважаемого графа суждено, очевидно, пребывать только рядом с ее шатром.
Граф вспыхнул.
— Девушка стоит того, чтобы вы поспешили ради нее в горы, — с любезной улыбкой обернулся он к Гаю, даже не взглянув на Лионеля. — Я зову ее тем именем, которым она величает уважаемого лейтенанта.
— А именно?
— «Цветок Пустыни», — с ядовитой насмешкой продекламировал граф Лоренцо.
Теперь в свою очередь покраснел Лионель.
— Местный обычай… — пробормотал он. — Хозяева поют в честь гостя приветственную песнь…
Глаза Лоренцо злобно блестели. Это были странные глаза на опустошенном лице… Кто он? Где Гай видел такие лица? На кого он похож? И услужливая память развернула перед ним бесконечную портретную галерею… И вдруг он вспомнил: в Италии!
Разгром под Капоретто… Развал итальянской армии… Полный хаос, растерянность и отчаяние… Конец всему, и как выход— Муссолини и фашизм. Из бывшего офицера родился похититель автомобилей, уголовник, пьяница и шпион. Зажатый в лапах полиции, опустившийся человек получил «для вида» липовый титул и был заброшен в Сахару.
Граф изобразил на лице любезную улыбку:
— Вы вспомнили что-то приятное, геер ван Эгмонд? — О, да… Нашел наконец подлинную сахарскую экзотику!
После обеда Гай пошел отдохнуть, но вдруг вспомнил слова Лионеля о дуаре. Подумал, вздохнул и поплелся искать капрала. И в самом деле, Сахара — это мертвое царство солнца и жары — так какой смысл смотреть ее вечером?
— Простите, мсье, — остановился вдруг капрал, когда они Уже направились к воротам. — Нам нужно захватить еще одного спутника.
Он рысцой побежал к офицерскому домику и вернулся с вертлявой белой собачкой.
— Это Пиф, любимец господина младшего лейтенанта Де Роэля. Мсье де Роэль желает, чтобы Пифа водили иногда прогуляться за стены.
В руке у капрала на шелковых ленточках болтались щегольские ботиночки для грудного младенца — пара красных и пара желтых. Сайд присел и стал, пыхтя и обливаясь потом, прилаживать обувь на собачьи лапки.
— Зачем? Ведь будет тяжело идти!
— Конечно, но песок такой горячий, что собачка обожжет лапки. Без ботинок Пиф и сам не пойдет, он уже ученый.
Крепость представляла собой группу построек и навесов, обнесенных высокими глинобитными стенами. Она казалась Гаю до крайности накаленной, но там все-таки можно было жить, спрятавшись от прямых солнечных лучей. Но когда они вышли за ворота, Гай сразу же прикрыл глаза рукой от нестерпимо режущего света. В лицо ударил обжигающий жар. Воздух поднимался струйками, и все вокруг как бы шевелилось: дрожали близкие стены крепости, извивались невдалеке стройные стволы пальм, пошатывались дальние горы. Но это движение было мертвым и лишь подчеркивало страшную безжизненность окружающего.
Вот она — пляска Серой Смерти!
Сто шагов до становища показались длинной дорогой. Гай тащился, неся на голове и плечах невыносимый груз солнечных лучей. Подошвы горели. Молча подошли они к первому шалашу, разбитому в жидкой тени пальм. Слабый огонек тлел под ржавой консервной банкой, в которой варилась мутная похлебка. Оборванная женщина, сидя на корточках, терла горячим песком грудного младенца, отчаянно визжавшего не то от боли, не то от испуга.
— Купает ребенка, мсье, — пояснил капрал.
— А воды разве нет?
— Воды хватает только для питья. Каждый член семьи получает паек на день. Вода раздается всем, вплоть до ребят.
— А если кто-нибудь от жажды выпьет весь паек?
— Этого не бывает — здесь умеют ценить воду. С детства приучаются расходовать ее глотками.
— Ну, а если ребенок прольет свой паек?
— Невозможно, мсье.
— Полноте, Сайд, ребенок всегда останется ребенком.
— Не здесь, мсье.
— Так может же лопнуть кувшин?
— Его владелец останется без воды.
— Даже если он ребенок? И никто ему не одолжит воды? Капрал пожал плечами.
— Гм, что значит — «одолжить свою воду»? Я не понимаю! — тихо сказал он.
Женщина терла младенца, не поднимая головы.
— Спросите, как зовут девочку?
Сайд перевел вопрос. Мать, не отвечая, продолжала заниматься ребенком. Тогда капрал слегка тронул ее носком сапога и грубо повторил вопрос. Женщина подобрала под себя ребенка, втянула голову в плечи и замерла.
— Что она — глухая, что ли?
— Боится.
— Чего ей бояться?
Сайд неопределенно повел в воздухе рукой, но ничего не ответил. Они побрели дальше. Там и сям сидели или лежали люди — одни лениво отмахивались от мух, другие играли в кости, но вяло, словно нехотя. Только у одной палатки группа мужчин, громко ругаясь, чинила сбрую. Гай подошел ближе, надеясь увидеть оригинальные изделия. Напрасно — сбруя была армейская.
— Наш каптер дает из крепости, — пояснил Сайд.
Люди были одеты в рваное армейское тряпье — кто в рубашку, кто в трусы. На одной лохматой голове торчала засаленная фетровая шляпа с дырявыми полями.
— Странно… Не видно ни бурнусов, ни тюрбанов!
— Да, заснять здесь нечего. Одна рвань. Приезжие господа ругаются. В Париже все красивее, правда, мсье?
— Почему они не носят своих национальных костюмов?
— Откуда же их взять? Раньше туземцы сами обслуживали себя: ткани шли из Египта и Судана в обмен на гвинейское золото, шкуры и слоновую кость. Здесь, в Сахаре, население жило с перевозок: на караванных путях кипела большая торговля— она кормила и мегаристов, и воинов-охранников, и проводников, и поставщиков воды, пищи и приюта. Всем хватало работы, люди были нужны и поэтому жили сытно. Хорошо жили, весело! А теперь грузы идут на машинах, услуги туземцев никому не требуются. Сахара пустеет. Эти бездельники и оборванцы — лишние люди… Только мешают…
