стремительное течение реки. В расщелинах, заросших вейником, гнездились крохали. Вспугнутые нами, они вылетали оттуда, шумно хлопали крыльями, а когда лодка отплывала, торопливо возвращались в свои гнездовья.
Порою казалось, что впереди горная цепь замыкает реку, и я с тревогой думал, как будем плыть дальше.
— Тихон Иванович, Тумнин вроде кончился?
Он круто забирает веслом, и за поворотом вновь во всей красе открывается долина реки. Уже встает из-за лесистых горных вершин жаркое солнце. Отсвечивают янтарем прямые стволы сосен, отбрасывая на воду длинные тени.
Я долго не мог понять, почему орочская ульмагда имеет такой широкий утиный нос. Оказывается, именно в таком устройстве секрет ее удивительной подвижности и устойчивости.
Своей носовой частью лодка как бы гасит волну, накрывает ее, не дает разыграться, вышибает из нее, как говорит Тихон, «злой дух».
Весной и осенью в большую воду, а летом — в малую на перекатах ульмагда незаменима. Она невелика размером — четыре с половиной метра в длину, немногим меньше метра в ширину, — но зато глубока и очень вместительна.
С самого детства орочи приучены управлять ульмагдой и чувствуют себя в ней уверенно в любой шторм, хотя редко кто из них умеет плавать. Но когда в лодке сидит посторонний человек, соблюдается большая осторожность. Я спросил Акунку, почему он не выводит ульмагду на середину реки, где течение быстрое, а все время жмется к сопкам, и он сказал:
— Тебя, однако, везу!
Ровно в полдень, когда солнце стояло в зените, Тихон направил ульмагду в тесный распадок. Здесь, на узкой песчаной косе, он развел костер, зачерпнул в медный чайник воды из родника и повесил его над огнем.
Стали чаевать.
Пока я выпил, обжигаясь, одну кружку чая, Тихон одолел четыре. Причем пил он чай без сахара, с соленой кетой.
— Что, сахар не любите?
— С рыбой слаще, — серьезно сказал он и, вытерев рукавом вспотевший лоб, добавил: — Больше выпьешь.
После обеда, задумавшись, долго курил трубку.
— Ты из самой Москвы будешь? — неожиданно спросил он.
— Нет, из Ленинграда.
— Его тоже большой город, наверно?
Я стал ему рассказывать о Ленинграде, о Неве.
— А его река побольше нашего Тумнина будет или поменьше?
— Думаю, что Нева побольше…
— Недавно Николай Павлович нам газету читал. Пишут, что есть большая река Волга. И еще пишут, что люди ее назад повернули. Как так можно — понять не могу. Послушаешь газету, потом ночь не спишь, думать много приходится…
— Когда-нибудь придет время, и ваш Тумнин назад повернут. Гидростанцию построят — и повернут. А в тайге на месте Уськи-Орочской большой город вырастет…
— Думаешь?
— Конечно.
— Старики не захотят.
— Почему?
— В тайге пушного зверя не останется. — И коротко засмеялся. Потом, подумав, сказал: — С тех пор как мы в город к капитану Арсеньеву ходили, многое, знаешь, нового на Тумнин пришло. Прежде у каждого ороча одна забота была: как сохатого или медведя убить, как юколу на зиму впрок заготовить. А нынче, сам видел, как наши люди живут. Правда, и нынче забот много, только они, знаешь, другие. За весь колхоз думать надо: сколько пушнины сдавать, сколько рыбы. А людей в тайге и на рыбалке с каждым годом все меньше. Молодые, сам видел, в городе — кто на учителя хочет, кто на доктора… Так что скоро, наверно, придется Тумнин назад поворачивать, тогда наш брат ороч по-городскому жить начнет. — И тяжело вздохнул: — Жаль только, не увижу того, что говорил…
— А сколько вам лет, Тихон Иванович?
— Немало.
— Все-таки сколько?
— Скоро шестьдесят зим, наверно.
— Столько вам и не дашь. Если проживете до ста лет, как ваша атана Акунка, своими глазами увидите и новый большой город на берегу Тумнина, и то, как Тумнин назад повернут…
Он промолчал.
В третьем часу дня мы обогнули последний кривун. Отсюда горный хребет пошел на убыль, а вскоре и вовсе пропал. Подул ветер.
— Море близко, — сказал Акунка.
Все шире раздвигались берега, а когда мы вошли в лиман, ульмагду стало сильно качать. Но Тихон спокойно подгребал веслом, и лодка то и дело гасила своим приподнятым утиным носом подбегавшие волны.
Вскоре он повернул ульмагду к песчаной косе, где стояли в ряд избушки даттинских рыбаков.
Впереди был виден так называемый бар — узкая горловина, где река встречается с морем. Огромные, с львиными гривами волны, тесня друг друга, неистовствовали. Их глухие удары напоминали раскаты грома в горах.
На бар было страшно смотреть, не то что пройти на катере. Но, оказывается, смельчаки ходят и через гибельный бар. И таким смельчаком был юноша ороч. Я увидел его на палубе морского буксира. Он стоял в матросской форменке, положив руки на колесо штурвала…
Тихон привел меня в домик к старому рыбаку Кончи, а сам ушел куда-то по своим делам. Уходя, сказал старику:
— Ты много чего знаешь, расскажи ему, — и что-то добавил на родном языке.
— Ладно, мало-мало расскажу, — оживился Кончи и стал закуривать трубку.
В этот вечер я узнал от Кончи древнюю легенду о трех скалах-кекурах около мыса Жонкьер, названных за их близость друг к другу «Тремя братьями».
Когда над Татарским проливом нет тумана и дальний горизонт чист, за десятки миль хорошо видны выступающие из воды темные ребристые скалы — прибежище морских птиц.
— Было это, знаешь, так давно, что мало кто помнит, когда это было. Однако, старики рассказывали. В то время, рассказывали, орочи ловили рыбу острогой, зимой на лыжах гонялись за зверями и кололи их копьями. Одевались в одежды из рыбьих кож и шкур сохатых.
В то время хозяином лесов и воды был сильнейший из духов Бо-Эндули. Бывало, когда он на наших людей рассердится, он столько разных бед посылал им, что говорить страшно. Первым делом он так сильно разливал нерестовые речки, что в них вся рыба пропадала. Народ на всю зиму без юколы оставался. Он, бывало, искру из очага выхватывал и так раздувал ее ветром, что палы всю тайгу начисто выжигали. Весь пушной зверь в огне погибал. Он, бывало, так море раскачает, что волны до самых высоких гор доставали. Орочские угды в щепки разбивались. Веришь, нет — от гнева Бо-Эндули народу деться некуда было…
Тогда орочи к шаману пришли. Просили его поговорить с Бо-Эндули, чтобы не гневался долго.
«Ладно, — отвечает шаману самый сильный дух, — пускай народ подарки принесет мне. Дорогие шкурки соболей, лисиц, колонков несет. Больших, жирных калуг несет. Самых быстрых собак для упряжки…»
Что делать было? Несли. После этого много наших людей от голода поумирало. А кто в живых оставался, как-нибудь до весны тянул. В то время в устье реки рыбак Бинга жил, из рода Бачинка. Жил с женой и тремя сыновьями. Не шибко богато жил, однако кое-чего имел у себя. Когда народ к шаману шел с подарками для Бо-Эндули, Бинга Бачинка решил несколько шкурок соболей припрятать. Мол, худшее отдам
