сбросил. — Он чуть было не сказал, что этого лося, наверно, давно убили охотники…
— Может быть, он тогда тоже от матери отбился, поэтому один приходил к реке воду пить, — вслух подумала Стилла.
— И так бывает, хитэ.
Они прошли до устья протоки и за деревьями увидели высокую, заросшую орешником сопку. Стилла круто повернула лодку, направила ее на песчаную отмель. Сошли на берег. Дедушка долго водил ее по лесу от дерева к дереву, искал на стволах старые зарубки, но нигде их не обнаружил. За эти годы на стволах стала толще кора, отметины затянуло. Пошли дальше. Наконец набрели на обгоревшие пни — все, что осталось от когда-то большого, шумного стойбища.
— Вот тут твои Каундиги жили.
Стилла не ответила. Она с грустью осматривалась по сторонам, потом присела на корточки, обхватила руками обгоревший пень и залилась тихими слезами.
Старик погладил ее по спине. Стилла поднялась, вытерла глаза.
Обратно надо было толкать лодку шестом, и девушка очень устала.
— Дай мне шест, хитэ, — попросил Копинка.
— Ну какой же я ребенок, — возразила Стилла. — Когда ты с Ноко встретили меня, я, верно, была хитэ.
А теперь я уже совсем большая. — Она мотнула головой, отбросила назад волосы.
Дедушка оживился и даже пошутил:
— В роду Копинка еще не было такого, чтобы девушка на изюбря или медведя ходила. Люди увидят — смеяться будут.
— Так я ведь не Копинка, ама, я — Каундига!
4
Зимой дедушка умер. Ноко звал Стиллу жить у него, но она не захотела. Она привыкла к тесной старенькой юрте, где прошло детство, и ей было жаль покинуть ее. И хотя временами было жутко одной, особенно зимой во время пурги, Стилла никогда не жаловалась. Всегда находила работу: шила меховую обувь соседским детям, мастерила берестяную посуду. В свою очередь и соседи не забывали сиротку. Не оставлял и Ноко. Возвращаясь с охоты, приносил сестре то кусок оленины, то медвежью ногу, то рябчиков.
Однажды Ноко сказал:
— Елизар Копинка хочет прийти к тебе. Стилла насторожилась.
— А зачем приходить шаману? Что надо ему?
— Придет — сам скажет тебе. — И почему-то предупредил: — Он самый сильный человек у нас. Что захочет — всегда добьется…
— А чего он добиться хочет? Разве не говорил тебе?
— Говорил. Говорил, что сын у него вырос. А тебе, говорил, довольно одной жить.
Стилла вздрогнула. В глазах сверкнули недобрые огоньки.
— Так ты, Ноко, скажи ему, чтобы не приходил, — решительно заявила она. — Все равно не пущу его в юрту. А сын у него кривой, горбатый. Кому такой муж нужен? Тебе, Ноко, разве не жалко отдать меня за кривого? Жил бы дедушка, не отдал бы, конечно.
— Как знать? Елизар много сильней дедушки. Стилла с укором посмотрела на брата.
— Лучше я к дедушке уйду, чем кривого, горбатого мужа себе возьму. — И, посмотрев на него презрительно, прибавила: — Удавлюсь!
— Что ты, что ты, разве так можно? — испуганно замахал на нее руками Ноко. — Наших девушек орочи из других стойбищ в жены покупали себе, и ни одна так не говорила. При тебе старый Быхинька Настю далеко в Ма увез, а Настя, помнишь, молчала. Мало-мало поплакала, однако поехала к старику третьей женой. Потому что Быхинька большой тэ внес за нее. А Настя много моложе тебя была.
— Верно, ты за меня большой тэ от шамана получить хочешь, если решил за кривого урода отдать…
— Не говори так!
— Ты много хуже сказал мне!
— Всегда так наши Копинки жили…
— А я, сам знаешь, не из рода Копинка. Я — Каундига.
— А разве у Каундига иначе было? Разве ваших девушек в жены не покупали? Ты маленькой была, когда Каундиги умерли, и ничего не помнишь. — И сказал примирительно: — Ладно, сестра, после подумаем, как быть. Может, Елизар малый тэ даст за тебя — и я не соглашусь. А если старик придет к тебе, ты пусти его в юрту.
— Не пущу! Даже близко не пущу!
Впервые видел Ноко свою сестру такой упрямой. Совсем не такая она, как другие девушки рода Копинка. В самом деле, еще не пустит в юрту шамана да обругает его. Тогда беда будет.
— Никак нельзя не пустить! — встревожился Ноко. — Скажешь шаману, что за кривого не пойдешь, а пустить все же надо.
— Не пущу!
Ноко обозлился:
— Люди узнают — сердиться станут на тебя, помогать не будут.
— Дедушка мне ружье оставил. Капканов тоже пять штук есть у меня. Сама на охоту ходить буду!
— Гляди, люди из стойбища прогонят тебя. Куда одна зимой денешься?
По лицу девушки прошла усмешка.
— К тебе жить пойду: помнишь, ты звал меня?
— Когда все люди пойдут против… как смогу я?
— Не знала я, Ноко, что ты такой слабый! — усмехнулась Стилла.
— Слабый? — переспросил Ноко и развел руками. — Все наши люди такие.
— А почему шаман над всеми вашими людьми хозяин? Он хитрый, здоровый, в юрте на медвежьей шкуре сидит, в бубен стучит колотушкой, все люди на него работают. А польза какая людям от него? Никакой! Все равно люди болеют, умирают. Ничего шаман сделать не может им!
— Много лет так живем. Без шамана нельзя, наверно, — угрюмо пробормотал Ноко.
— Почему нельзя? — воскликнула Стилла. — Что с того, что много лет так жили? Раньше Каундиги погибли. После так могут Копинки погибнуть. Сам видишь, совсем мало осталось нас…
— По старым законам живем, других не знаем. — И в упор посмотрел на Стиллу. — А ты разве знаешь? Скажи, если знаешь!
Она промолчала.
Никаких новых законов Стилла не знала. Только видела, как худо люди живут, и внутренне, сердцем протестовала против такой жизни. А теперь решила высказать вслух все, что накопилось в ее душе протестующего, гневного. Кроме того, она была очень привязана к Ноко, считала его умным, добрым, справедливым. И теперь с горечью поняла, что он такой же, как все: слабый, покорный; и впервые чувство неприязни к брату вспыхнуло в сердце девушки.
— Что ж ты молчишь? Говори, если знаешь! Стилла опустила руки:
— Не знаю! Ноко оживился.
— Так что не говори больше… Но Стилла резко прервала:
— Все равно говорить буду, что по-старому жить нельзя! И сама так жить не буду! А ты, Ноко, слабый ты человек, уйди от меня!..
Она бросилась на меховую подстилку, закрыла руками лицо и зарыдала.
Ноко постоял в нерешительности, потом вышел, хлопнув берестяной дверью.
Весь день Стилла не выходила из юрты. Не подкладывала хвороста в очаг, не варила пищи. Кусок
