4
После вступительной лекции и знакомства доктор Эм предлагает им разбиться на пары. Мужчин здесь мало, в основном женщины. Разглядывая круг, он, конечно же, выбирает
Вечером, сидя один перед камином в своем огромном кресле, покрытом шкурой черного уругвайского быка, он вспоминает, как в предложенном доктором Эм упражнении он описывал словами лицо этой женщины и опять сравнил его с одной из своих любимых картин. «Красота – это страшная и ужасная вещь. Знал ты эту тайну иль нет?», – вспоминает он Достоевского. Эта женщина, о которой он пока еще «ничего не знает». Чего же он хочет от нее? Повторения? Или им движет лишь благодарность? Но если она не Любовь, то пусть она будет хотя бы Эль. А если бы сейчас в его кабинет вошел Борис, его лучший друг, пожелавший ему смерти еще тогда, в далеких семидесятых? «Скажи, а ты мог бы убить себя?» Хотя, быть может, он, Евгений, и так остался там, в этих далеких семидесятых, разбившись на старом «Харлее Девидсоне», купленном у разорившегося бармена. Ведь согласно теории Бориса он должен был разбиться вместо него, чтобы обратиться в некий миф, ибо только так все нетленное и остается нетленным. «Харлей Девидсон»… Конечно, он помнит тот фильм Хоппера «Беспечный ездок». И даже теперь, сказочно разбогатев, он от него не отречется.
Он еще не рассказывал ей, этой «пока еще незнакомой» красивой женщине, свой сюжет с «Форексом». На девятый день после своей смерти он все же выиграл свой золотой миллион. Это произошло одиннадцатого сентября, в день обрушения башен-близнецов Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке. Тогда доллар резко пошел вниз, и, повинуясь странному предчувствию, он снова взял в руки свои карты Таро и угадал свое событие, поставив на падение доллара последнюю контрольную тысячу. Тогда, однако, его выручила не йена, а швейцарский франк, взлетевший за несколько часов сразу на четыреста пунктов. Он рассмеялся, как будто бы это были не башни-близнецы WTC, а каменный двоящийся истукан – его «лучший» друг Борис, в которого он врезался, расправив наконец свои крылья…
Он продолжает сидеть, ослепленный опиумом воображений. Словно бы теперь ему все позволено. В самом деле, ведь теперь в его распоряжении особняк в несколько десятков комнат. Борис говорил, что у него только семь…
5
Через неделю они снова встречаются с Эль на группе и снова работают в паре. Доктор Эм предлагает им обсудить «наследство» своих родителей. Она говорит: «Спокойно подумайте, а потом расскажите партнеру, что в вас от матери, а что от отца?» Конечно, она замечает, что эту работу и Евгений, и Эль все же слегка имитируют. Похоже, они интересны друг другу сами по себе.
В субботу они гуляют в парке – он предложил, а она согласилась – и договариваются во вторник посидеть где-нибудь в кафе. Эль поведет его в одну из кофеен, где по ее словам варят самый вкусный кофе на свете.
В среду она рассказывает ему о своем последнем лете. Месяц в Египте, Шарм-Эль-Шейх и Дахаб – знаменитая «Голубая бездна», в которую она погружалась с аквалангом. Она спрашивает его, видел ли он фильм Люка Бессона? И, не дождавшись ответа, продолжает.
Дайвинг, голубая слоистая толща воды, пронизанная солнцем, экзотические рыбы, кораллы и водоросли… Он смотрит в ее лицо и снова поражается его красоте, он признается себе, что ослеплен, и словно бы задыхается, погружаясь все глубже и глубже, оставаясь здесь, в этой кофейне. Эль смотрит ему в глаза и он, не в силах, отводит свой взгляд. Нет, это не только чувство благодарности.
Ее худенькие ключицы, маленькая, почти невидная грудь… На последнем семинаре Эль сидела слегка ссутулившись, вытянув вперед свои длинные ноги. В какое-то мгновение, когда она перекидывала их – одну поверх другой, он все же подумал о ножницах. «Страх кастрации», – рассмеялась бы, наверное, докторша Эм, если бы умела читать его мысли.
Эта женщина со странным именем Эль, сидящая по-прежнему в этой кофейне сейчас напротив него, и есть его смерть? Ведь его смерть должна быть ослепительно прекрасна. Недаром же он призвал ее в союзницы.
Пригубив кофе, она просит его рассказать о себе. Что может он ей рассказать, что теперь его благосостояние зиждется на гибели двух, а, может, и трех тысяч клерков?
Таблички с именами тех, кто бесстрашно погружался все глубже и глубже в эту «Голубую бездну» в надежде найти ответ и кто так ничего и не нашел. Кто-то – не справившись с коварством течения, кто-то – погружаясь слишком быстро, а кто-то – от нехватки кислорода. Их имена выгравированы в бронзе и стали – таблички, навсегда привинченные нержавеющими болтами к нависающей над бездной скале.
Через два месяца после трагедии одиннадцатого сентября, в один час сделавшей его миллиардером, он все же побывал в Нью-Йорке. Аэропорт имени Кеннеди, из которого город, поднимающийся на горизонте, показался ему сначала какими-то авангардистскими декорациями к его феерическому спектаклю, а потом… От развалин, очерченных предупреждающей ленточкой и все еще оцепленных полицейскими, по-прежнему поднимался дым, серо-сизый и полупрозрачный, как из трубы крематория. Дым мертвый и все еще словно бы живой. Рядом с траурным провалом высились другие башни. На глянцевой рекламной фотографии Манхэттена эти другие небоскребы были «близнецам» по пояс. Потом, стоя на Уолл-стрит, он смотрел вверх, на эти другие, оставшиеся в живых, небоскребы, словно бы со дна ущелья. Знаменитая узкая Уолл-стрит, где даже в полдень солнце редко попадает на тротуар, ведь природа денег – человеческая искусственность. На катере, огибавшем с экскурсией Манхэттен, фанатичная девушка-гид рассказывала, сколько стоит каждый из небоскребов и кому он принадлежит, ее любимым словом было «рейтинг». В баре, куда он спустился, насмотревшись на эту обезображенную террористическим ударом челюсть, хотя и сияющую все также хищно, какой-то выходец из Старого Света, усмехаясь, сказал ему, что в ФБР наверняка знали о готовящемся нападении, но позволили это сделать, ведь войну с другими богами всегда начинают с жертвоприношения. Цедя «Johnnie Walker» вместе с ним, он поймал себя на мысли, что теперь и у него появилось оправдание.
Потом, в Москве, он опять неотвязно вспоминал о Борисе. Словно бы флюид под названием опиум вновь и вновь проникал в его воспаленное вседозволенностью воображение. Как тот стоит на карнизе, как срывается и как летит вниз сквозь клубы дыма и пламени, оборачиваясь налету, чтобы в последний раз увидеть его, Евгения, взгляд. За что же он казнил его, снова и снова подталкивая к самому краю карниза? А если у Бориса действительно была причина, из-за которой он так и не смог тогда позвонить? А потом?! Но он же, Евгений, так стремительно переместился, поднявшись из низших сфер. И никому не сообщил ни своего нового адреса, ни нового номера телефона, ни Борису, ни Славе. Он сменил даже и-мейл. Он решил воспользоваться старинным рецептом стереть наконец свою жизненную историю, историю поражений и неудач.
Доктор Эм, у которой он, поддавшись таки иррациональному импульсу, решил пройти и индивидуальную терапию и теперь поверяет ей свои сны (индивидуальная терапия – обязательное условие для тех, кто хочет получить европейский сертификат!), трактует их как проявление его врожденного русского мазохизма. Доктор Эм доброжелательно говорит, что, может быть, это и не так плохо – что русские часто подставляют под удар не то место, и когда их секут за любовь, они осмотрительно подставляют задницу. Доктор Эм, конечно, догадывается, что он один из самых богатых клиентов этой группы. Она приходит на занятия раньше всех и видит в окно его черный «ауди» последней модели, на котором он подъезжает, правда, каждый раз, слегка комплексуя – уж слишком это шикарный автомобиль. Получается, что его машина – одна из причин, почему доктор Эм позволяет себе каламбуры, обобщенно сравнивая его мазохизм с православием. Выходит, с православием она сравнивает механизм. Она, безусловно, уверена, что Евгений из тех, кто должен обладать недюжинной выдержкой. А иначе как бы он смог сколотить такой капитал? Доктор Эм вполне могла бы специализироваться на уязвлении богатых в их нищете и слабости, вытесняемых ими из своего сознания, по определению стремящегося к своей силе и славе. Католическая, как выразился кто-то из членов группы, задача. Доктор Эм просто не знает, что у православных или тех, чьи предки ими когда-то были, союзницей может быть только смерть.
Тем не менее, Евгений увлекается изучением этой науки под названием гештальт-терапия все больше и
