Бьёрнстьерне Бьёрнсон
Сюннёве Сульбаккен
Глава первая
Среди широких долин возвышаются небольшие, открытые со всех сторон холмы; солнце озаряет их своими лучами от восхода и до заката. Те, что живут в низинах между холмами и реже видят солнце, называют их Сульбаккен (солнечная гора). Сейчас мы и расскажем вам об одной девушке, которая жила как раз на таком холме. А хутор, где она жила, так и назывался — Сульбаккен. На Сульбаккене снег осенью появлялся позже, а весной таял раньше, чем на других хуторах.
Владельцы Сульбаккена были гаугианцами[1], и еще их называли «чтецами», потому что они читали библию более усердно, чем другие обитатели здешних мест. Хозяина хутора звали Гутторм, а его жену — Карен. У них родился сын, однако вскоре он умер, и три года они не входили в восточный придел церкви. Потом у них родилась девочка, которую они назвали в память их умершего сына; мальчика звали Сюверт, а ее они окрестили Сюннёв, потому что ничего более похожего на имя сына так и не придумали. Но мать называла ее Сюннёве, ибо, когда девочка была еще совсем маленькой, она часто говорила дочери: «Сюннёве моя», — так ей было легче произносить ее имя. Когда же девочка подросла, все так и звали ее Сюннёве, и почти все сходились на том, что в их приходе нет и не было девушки красивее, чем Сюннёве Сульбаккен. Она была еще совсем маленькой, когда родители стали брать ее каждое воскресенье в церковь; правда, вначале маленькая Сюннёве только и понимала, что пастор бранит Славе-Бента, сидящего перед самой кафедрой. Но отец хотел, чтобы «девочка постепенно привыкала к церкви», и мать хотела того же, «потому что ведь кто знает, может сам господь бог благословил нашу девочку, и она стала такой хорошей маленькой хозяюшкой». И правда, если у них заболевал ягненок, козленок или поросенок, или какая-нибудь беда приключалась с коровой, их немедленно препоручали заботам Сюннёве, и матери казалось, что бедное животное тут же начинает выздоравливать. Впрочем, у отца были кое-какие сомнения на этот счет, но не все ли ему равно, кто ухаживает за коровой или овцой, если та поправляется.
По другую сторону долины, у самого подножья высокой горы, стоял еще один хутор и назывался он Гранлиен (еловый склон), потому что со всех сторон его окружал густой еловый лес, а другого леса не было на много миль вокруг. Прадед нынешнего владельца Гранлиена стоял со своим полком в Голштинии, ожидая наступления русских войск. Из этой экспедиции он привез в своем ранце семена многих удивительных заморских растений и высадил их возле дома. Однако с течением времени все эти растения погибли одно за другим; лишь зернышки нескольких еловых шишек, которые, как это ни странно, были завезены сюда вместе с другими семенами, неожиданно прижились, и теперь хутор скрывала густая еловая чаща. Бывшего солдата звали с честь его деда Торбьорном, а своего старшего сына он назвал Семундом, в честь своего отца. Таким образом, обитателей Гранлиена уже с давних пор называли через поколение либо Торбьорнами, либо Семундами. В народе поговаривали, что счастье сопутствует Гранлиенам тоже через поколение и никогда не приходит к тому, кого зовут Торбьорном. Когда у Семунда, нынешнего владельца Гранлиена, родился старший сын, он долго думал над тем, как ему назвать своего первенца, но так и не решился нарушить установившийся в роду обычай и после многих колебаний все-таки назвал мальчика Торбьорном. Правда, он старался воспитать сына так, чтобы он избежал уготованной ему судьбы, но Семунду самому это казалось маловероятным, тем более, что уже и теперь он замечал в характере мальчика строптивость и упрямство. «Это нужно искоренить», — говорил Семунд жене и когда Торбьорну исполнилось три года, отец стал время от времени поучать его с розгой в руках. Он заставлял сына собрать щепки, которые тот раскидал по всему полу, поднять чашку, которую тот бросил, погладить кошку, которую тот ударил. Но жена уходила из комнаты всякий раз, когда муж принимался за воспитание сына.
И хотя с Торбьорном обращались всегда очень строго, отец с удивлением замечал, что чем старше становится мальчик, тем чаще приходится его наказывать. Семунд рано засадил сына за книги и часто брал с собой в поле, чтобы не оставлять без присмотра. У матери на руках было большое хозяйство и трое маленьких детей; она всегда была занята, и только по утрам, одевая сына, она ласкала его и уговаривала не перечить отцу, когда в праздник они соберутся все вместе. Но когда Торбьорн получал колотушки за то, что вместо «аб» читал «ба», и за то, что попробовал высечь маленькую Ингрид так же, как отец сек его, он недоумевал, почему же его братишка и сестренка живут так хорошо, а ему живется так плохо.
Почти все время Торбьорну приходилось быть с отцом, но он никак не решался заговорить с ним и потому стал скрытным и молчаливым, хотя все время о чем-то сосредоточенна думал. Однажды, когда они с отцом сгребали мокрое сено, Торбьорн вдруг спросил его:
— Почему на Сульбаккене сено уже высохло и сметано в стога, а у нас оно еще совсем сырое?
— Потому что к ним солнце заглядывает чаще, — ответил отец.
Так Торбьорн сделал свое первое в жизни открытие: оказывается, солнечные лучи, которыми он столько раз любовался, его самого почти не греют. И с того памятного дня взгляд его все чаще и чаще обращался к Сульбаккену.
— Ну что ты все глазеешь на Сульбаккен? — бывало, говорил Семунд, шлепком выводя сына из оцепенения. — Здесь всем надо хорошенько трудиться, и большим и маленьким, а не то насидимся голодными.
Когда Торбьорну было лет семь-восемь, Семунд взял нового работника. Его звали Аслак, и, хотя он был еще совсем мальчиком, ему пришлось немало постранствовать по белу свету. В тот вечер, когда Аслак впервые пришел к ним, Торбьорн уже спал. На следующий день он сидел за столом и читал, как вдруг дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился Аслак с большой вязанкой древ. Он с размаху бросил ее на пол, так что щепки полетели во все стороны, и запрыгал на месте, стряхивая снег; при этом он приговаривал:
— Ну и холод же, как сказала русалка, сидя по пояс в проруби!
Отца не было дома, и мать молча вымела снег во двор.
— Ты чего уставился на меня? — спросил Аслак Торбьорна.
— Я не уставился, — робко ответил Торбьорн; он был немного испуган.
— А ты видел петуха, который у тебя в книжке на последней странице?
— Видел.
— А что вокруг него собирается несчетное множество кур, как только ты закрываешь книжку, это ты видел?
— Нет, не видел.
— А ну, смотри лучше.
Торбьорн стал смотреть во все глаза.
— Ну и дурак же ты, — сказал ему Аслак.
И с того самого дня никто не имел над Торбьорном такой власти, как Аслак.
— Эх, ничего-то ты не знаешь! — сказал однажды Аслак Торбьорну, который, по обыкновению, тащился за ним по пятам.
— Нет, знаю, — ответил Торбьорн, — знаю катехизис до четвертой главы.
— Ерунда! Ты даже не знаешь о тролле, который до самого захода солнца танцевал с девушкой, а потом вдруг лопнул, словно теленок, опившийся кислого молока.
Никогда еще Торбьорн не слыхал таких занятных историй.
— А где это было? — спросил он.
— Где? Ну там, знаешь… да на Сульбаккене!
У Торбьорна широко раскрылись глаза.
— А ты слышал что-нибудь о человеке, который запродал душу черту за пару старых сапог.
Торбьорн даже ответить забыл, так он удивился.
— А знаешь, где это было… Ну? Тоже на Сульбаккене, вон у того ручья!.. Эх, разрази тебя бог, и мало же ты смыслишь в вере христианской, — продолжал Аслак. — Ты ведь ничего не слыхал и о Кари
