изумительный «Стейнвей», модель В. Я знаю, что в Дармштадте есть хорошая модель С. Никогда не забуду модель D, которая в пятидесятые годы стояла в Концертгебау в Амстердаме, а также «Бёзендорфера» в Музикферайн в Вене, у него был особый блеск. Случались и неожиданные сюрпризы: мягкий, как шелк, «Блютнер» в Лейпциге, удивительный, обладающий превосходными личными качествами «Бехштейн» в Гёттингене. Сильный и злой «Стейнвей», модель С в Гейдельберге. Меня особенно трогало, когда какой- нибудь благородный инструмент-аристократ вдруг оказывался где-то в провинции, где его не могли даже оценить, пока туда не попадал знаток, пианист, знающий толк в роялях, после чего этот рояль получал признание.
Она вдруг становится очаровательной, как маленькая девочка, и не спускает с меня глаз. Эти перемены в ней почти пугают меня.
— Приятно думать, что ты переехал к Аниной матери ради рояля. Мне это нравится. Может быть, ты сделал правильный выбор. Я была однажды в том доме, Брур Скууг обладал эстетической силой. Не знаю, чем обладает Марианне, но, независимо от этого, она владеет исключительным инструментом, а также знакома и с лучшими настройщиками. Нильсен и Якобсен по-прежнему наблюдают за ее инструментом?
— Да.
— Прекрасно. Тогда я почти понимаю твой выбор. А Марианне Скууг так занята своей радикальной работой в области медицины, что большую часть времени ты проводишь один?
— Верно.
Она медленно кивает головой. Пытается переварить шокирующую новость, которую я ей сообщил, превратить это в нечто безопасное, во что-то, что она сможет контролировать, что станет частью заключенного между нами соглашения.
— Оттуда очень красивый вид, — говорит она. — Зеленые деревья перед большим окном успокаивают тебя, правда?
Я киваю.
Она смотрит на меня. Думает. Думает о том, каким образом она может завоевать и эту мою территорию.
— Мы должны с нею встретиться, — говорит наконец Сельма Люнге. — В настоящее время Марианне Скууг играет важную роль в твоей жизни. К тому же у меня есть кое-что, о чем я хотела бы поговорить с нею. Вы должны прийти ко мне на обед, оба. Сюда. Будем только вы, я и Турфинн. Между прочим, ты ни разу не был у нас на обеде. Давай условимся на четверг на той неделе?
Встреча в ольшанике
Я с трудом преодолеваю склон, идущий к реке. Прыгаю с камня на камень, смотрю налево и думаю о маме, выхожу на свой берег и иду по тропинке к Эльвефарет. Не могу миновать ольшаник, хотя строго сказал себе, что это уже в прошлом.
Но, забравшись под ветки с желтыми листьями, я останавливаюсь и не верю своим глазам: там, на моем пне, сидит Марианне и ждет меня.
— Как прошли занятия? — спрашивает она с веселой улыбкой.
— Ты? Здесь? — Я чувствую, как кровь отливает от головы, и боюсь, что сейчас упаду.
— Разве не здесь ты обычно любишь сидеть? — Она почти не подкрашена, на ней зеленое демисезонное пальто с капюшоном, которое обычно носила Аня, застиранные джинсы.
Я бросаю все, что было у меня в руках, поднимаю ее с пня, обнимаю, зарываюсь лицом в ее волосы, потом отстраняю ее от себя и смотрю ей в глаза, не в силах справиться со своими чувствами.
— Как ты нашла это место?
Она отвечает не сразу. Сначала она целует меня, спокойно, твердо, требовательно.
— Я уже много лет знала о тебе и об этом месте, — говорит она.
— Откуда? — спрашиваю я, красный как рак.
— Помнишь тот случай с Аней? Когда ты до смерти напугал ее? Брур тогда собрал целую армию и пытался найти возможных врагов с помощью карманных фонариков. Я осталась дома с Аней. Мы обе знали, что это был ты. Что она прошла мимо тебя. Что она испугалась, хотя поняла, кто там прячется. Что ты никогда не причинил бы ей зла. Аня была тогда такая милая. Она сказала: «Хоть бы они его не нашли!» Она знала, что у тебя там есть свое место между деревьями. Но не знала, что иногда ты сидишь там и в темноте.
— Она правда знала об этом? Но откуда? Ведь это было мое тайное убежище!
Марианне смеется. Потом гладит меня по голове и быстро целует в щеку.
— Это тебе еще один урок, молодой человек. Когда люди думают, что обладают какой-то тайной или что хорошо скрывают свою любовь, по ним это легко прочесть.
— Значит, ты знала о моем убежище, когда пару недель назад окликала меня в ольшанике?
— Конечно. Мне вдруг пришло в голову пойти за тобой. Ведь я знала, что ты сидишь где-то в кустах в нескольких метрах от меня. Почему ты тогда мне не ответил?
— Потому что уже знал, как важно сохранять тайны.
Мы целуемся во время этого разговора. Сырой запах осени и тени. Я счастлив вернуться к Марианне. Сельма Люнге никогда не проникнет в тот мир, который принадлежит только нам с Марианне.
— Мне стыдно, что я так часто сидел тут.
Она смотрит мне в глаза.
— Знаешь, — говорит она, — мне кажется, что в молодых людях, которые подолгу сидят в ольшанике и мечтают, есть что-то сексуальное. Но сейчас ты здесь не один, с тобой я. И я стучу тебя по лбу. Алло! Есть кто дома? Хватит ли у тебя фантазии как-то использовать эту ситуацию?
— Но здесь нет кровати! — смеюсь я.
— Разве у тебя нет двух ног? — серьезно спрашивает она. Она обхватывает мои бедра и царапает ногтями мой крестец.
Зимний путь
— Как прошло занятие с Сельмой Люнге? — спрашивает Марианне, когда мы уже вернулись в дом Скууга.
Мы сидим на диване и слушаем Джони Митчелл. «Ladies of the Canyon».
— Прошло хорошо, — отвечаю я и вижу по ее лицу, по бегающему взгляду, по пристальному вниманию, что что-то не так.
— Но что она сказала? — спрашивает Марианне, глядя в пространство.
— Сказала, что она мною довольна. Что я сделал успехи, хотя я играл только эти вечные этюды и «Сонатину» Равеля.
— Аня тоже их играла.
— Но главное, она пригласила нас на обед.
— Она знает, что мы живем вместе, — объясняю я.
— Да, — говорю я с таким чувством, будто сделал выбор и готов за кого-то умереть. — В четверг на следующей неделе. Ты сможешь? И хочешь ли?
— Да, — говорит она.
— Она хорошо к нам относится.
Марианне кивает с отсутствующим видом.
Потом мы оба ложимся спать.
— Прости меня, — говорит она. — Но сегодня я лягу у себя. Последние ночи я плохо спала. Ладно?
