даже несколько ошибок. Помни, уверенность в себе — самое важное. Надо быть сильным.
Я слушаю ее.
— Я сильный, — говорю я.
Потом приходят журналисты. Сельма говорила мне о них, но я забыл об этом. В гостиной Сельмы Люнге происходит что-то вроде пресс-конференции. Все знают, что мой дебют совпадает с ее днем рождения. Все знают о знаменитостях, которые приедут из Европы, о семинаре в Бергене. Это будет, так сказать, двойной портрет. Учитель и ученик. Мы с Сельмой льстиво отзываемся друг о друге. Она рассказывает о своем прошлом, о том, что привело ее в Норвегию. Я рассказываю о том, что привело меня к Сельме Люнге. О том, что она, попросту говоря, самый лучший педагог. После этого мы с нею становимся рядом возле ее «Бёзендорфера», и нас фотографируют.
Когда пресс-конференция окончена и журналисты ушли, Сельма дает мне последние указания, и я через реку иду домой. В последний раз. Это безумие с моей стороны, камни мокрые и скользкие. Но я не могу удержаться. Может, во мне затаилось неосознанное желание, может, мне неосознанно хочется упасть, сломать руку, в последнюю минуту избежать того, что меня ждет, хочется вместо всего, что мне предстоит, лежать рядом с Марианне и осторожно гладить ее живот.
В этот вечер Марианне особенно заботлива и внимательна ко мне. Она купила для меня бифштекс, потому что считает, что мне нужен протеин. Купила белого вина, хотя белое вино не подходит к мясу. Она считает, что мне нужно что-нибудь расслабляющее, но не слишком много. Мне важно хорошо выспаться. Но также важно, чтобы у меня не возникло чувства, что происходит нечто необычное.
Вечером звонит Ребекка Фрост. Уже несколько месяцев, как она вернулась из своего свадебного путешествия, но я ничего не слышал о ней. Она говорит тихо, почти шепотом.
— Мне очень хочется быть завтра на твоем концерте, — говорит она. — Но ты понимаешь, что я не могу, Кристиан убьет меня. Я хочу только сказать, что я буду думать о тебе, все время, что я горжусь тобой и надеюсь, что мы, когда Кристиан перестанет так ревновать меня, сможем снова видеться. Помни, когда будешь сидеть на сцене, что ты самый лучший. Это тебе поможет. И если споткнешься и упадешь в своем новом костюме, не дай Бог, конечно, ты все равно должен сыграть весь концерт.
Мы оба смеемся. Но мне грустно. Сильная Ребекка, думаю я. Она так хотела быть счастливой.
Теперь все сосредоточено на мне. И мне это не нравится. В последнюю ночь, когда мы лежим рядом друг с другом, Марианне снова берет на себя роль педагога.
— Помни, что это временно, — говорит она. — Послезавтра все будет иначе. Тогда многое уже станет прошлым. Ты начнешь новую жизнь. Тебе будет уже нечего бояться. Я желаю тебе этого, мальчик мой. От всего сердца.
Я замечаю напряженные нотки в ее голосе, но почему-то они меня не настораживают. К тому же она быстро заставляет меня думать совсем о другом.
— Расслабься, Аксель, — игриво говорит она. — Не думай больше о Бетховене. Он обойдется без тебя. Другое дело я. Или ты не понимаешь, что я женщина и очень нуждаюсь в твоей помощи?
9 июня 1971 года
Проснувшись утром, я понимаю, что остался один на один со всем, что меня ожидает. Марианне, как обычно, встала раньше меня и ушла на работу до того, как я проснулся. Но когда я довольно поздно — потому что она велела мне хорошо выспаться — спускаюсь в то утро в кухню, я вижу, что она приготовила мне завтрак. Яйца «в мешочек». Сок. Хлеб, масло и все остальное. Кофе в термосе. На кухонном столе записка, написанная ее твердым, немного торопливым почерком: «Я тебя люблю, мальчик мой».
Я в последний раз проигрываю свой репертуар, от «места» до «места», как мне советовала Сельма. Не следует слишком утомляться перед концертом.
Звонит телефон, это отец из Суннмёре. Он нервничает и расстроен.
— Мы с Ингеборг должны были приехать, но у Ингеборг болит колено, — говорит он.
— Я понимаю. Ничего страшного. Ты не знаешь, где сейчас Катрине?
— Нет, — уклончиво отвечает он. — Но, думаю, она вскоре вернется в Норвегию.
Мы оба умолкаем. Больше нам говорить не о чем.
— Удачи тебе, — говорит отец.
— Спасибо. Желаю Ингеборг скорее поправиться, — говорю я.
Марианне обещала не мешать мне до пяти вечера. Но я настоял, чтобы мы вместе поехали в город. Я спокоен, почти не нервничаю, хотя что-то то и дело сжимается во мне. Я принимаю ванну. Обычно я пользуюсь только душем. Но из-за нервозности меня немного знобит. Не помогает даже горячая ванна.
Наконец приходит Марианне, она появляется в дверях и машет мне большой бутылкой шампанского.
— Это мы выпьем ночью. Когда все будет уже позади, — говорит она.
Она сияет, думаю я. Глаза светятся. У нее хватит сил на нас обоих. Это меня успокаивает.
— Ты хорошо поел? — спрашивает она.
— Да. — Я смеюсь. — Мне девятнадцать лет. Я могу сам о себе позаботиться.
Я надеваю фрак, взятый напрокат по случаю концерта. Первый раз я одет так торжественно. Чувствую себя в нем скованно и странно, и он мне не идет.
Увидев меня во фраке, Марианне прыскает.
— Это действительно необходимо? — спрашивает она.
Я изображаю улыбку.
— Это тебе не Вудсток. Тут все серьезно.
Мы вместе едем на трамвае в город. Мне хочется приехать заранее. В. Гуде звонил мне и сказал, что все билеты будут распроданы. Работает сарафанное радио, сказал он. Мне это не нравится. Такое не по мне. Мне бы лучше подошло, чтобы в зале сидели тридцать незаинтересованных зрителей.
Марианне пытается взять меня за руку, но мне надо шевелить пальцами, чтобы они были мягкими. Пришло лето. Солнце стоит уже высоко.
— Я радуюсь этому лету, — говорит Марианне, чтобы как-то отвлечь меня. — Оно будет не похоже на все остальные.
Я целую ее в щеку.
— Да, — соглашаюсь я. — Время ожидания.
— Время мира, гармонии и примирения, — говорит она.
Мы выходим у Национального театра, и Марианне хочет зайти в «Блом», туда, где мы первый раз были вместе. Мы так договорились. Она выпьет там бокал вина, а я через служебный вход пойду в Аулу и разогрею рояль, до того как настройщик Виллиам Нильсен сделает последнюю проверку за пятнадцать минут до концерта.
Мы стоим в Студентерлюнден напротив Университета и входа в Аулу. Я никогда этого не забуду. Она красивая, сильная и сияющая. Смотрит мне в глаза почти с ожиданием, хотя, должно быть, и она тоже нервничает, думаю я.
— Все будет замечательно, — говорит она. — Сейчас я последний раз тебя поцелую. И ты всех сведешь с ума своим исполнением.
