— Не надо, Дженни, — остановил ее О'Хара, — они сделали это за нас.
Пули продолжали бить по бочке, в ней появилось все больше дыр, и бившие через них струи керосина делали ее похожей на какую-то странную шутиху с хвостами из жидкости. Но вместе с тем пули и замедлили ее ход, и, докатившись до незаметного со стороны небольшого подъема прямо перед мостом, она остановилась.
О'Хара выругался и повернулся, чтобы взять подготовленный Бенедеттой арбалет. Ночная стрельба из него оказалась делом трудным: пламя загораживало видимость, и ему пришлось напрячь все силы, чтобы тщательно прицелиться. На другой стороне реки крики возобновились с новой силой, и тут же пуля, срикошетив о скалу, прошла мимо его головы.
Он мягко спустил крючок, и жгучий огонь отлетел от него туда, где ярко сверкали фары. Вторая пуля щелкнула по камню совсем рядом, и он быстро нырнул в укрытие.
Бенедетта быстро стала готовить вторую стрелу, но, как оказалось, в ней не было необходимости. Послышался легкий взрыв, и в небо взвились языки пламени — керосин загорелся. Тяжело дыша, О'Хара перебрался к другому месту, откуда он мог посмотреть, что происходит на мосту, — оставаться на прежнем было опасно.
С разочарованием он увидел, как бушует пламя над громадной керосиновой лужей совсем близко от моста. Зрелище было весьма красочным, но, к сожалению, никакого ущерба мосту огонь нанести не мог. Он долго смотрел на него, надеясь, что бочка, быть может, взорвется и горящий керосин выплеснется на мост, но этого не произошло, и постепенно пламя стало затухать.
Он присоединился к своим товарищам.
— Ну вот, такую возможность упустили, — сказал он с горечью.
— Надо мне было толкнуть ее посильнее, — сказал Армстронг.
Тут О'Хара взорвался.
— Вы дурак! На черта вы выбежали и подставили себя под пули! Не смейте делать такие идиотские вещи впредь!
Армстронг был невозмутим.
— Каждый из нас на грани смерти. Кто-то еще должен же рисковать, кроме вас.
— Мне надо было более внимательно рассмотреть подходы к мосту, — сокрушенно заметил О'Хара.
Бенедетта положила свою руку на его.
— Не казните себя, Тим. Вы сделали все, что смогли.
— Конечно, — решительно поддержала ее мисс Понски. — Они увидели, что мы еще здесь и продолжаем сражаться. Держу пари, они теперь так напуганы, что не сунутся на мост из страха сгореть заживо.
— Пошли, — сказала Бенедетта. — Пошли поедим. — В ее голосе послышались юмористические нотки. — Я не успела дотащить волокушу до нашей пещеры, так что опять придется довольствоваться тушенкой.
Глава 5
I
Форестер с жадностью поглощал вареную фасоль. Резкий свет «летучей мыши» порождал резкие тени на его лице, смягчавшиеся по мере того, как за окном занималось утро.
— Один день в руднике, — рассуждал он, — два дня на перевал и еще два — на поиски помощников. Много. Надо во что бы то ни стало сократить время. Когда мы переберемся на ту сторону, надо действовать очень быстро.
Пибоди мрачно уставился в стол и, казалось, не замечал Форестера. Все никак не мог окончательно решить, правильно ли поступил он, Джо Пибоди, напросившись идти в горы. Путь, судя по тому, что говорили эти парни, предстоял нелегкий. А, черт с ним, подумал он наконец, что он, хуже их, что ли, особенно этого индейца?
Родэ сказал:
— Мне показалось, что я слышал ночью стрельбу, сразу после заката. — Его лицо приняло беспомощное выражение.
— С ними должно быть все в порядке. Коммуняки не могли же так быстро починить мост и переправиться на эту сторону, — заметил Форестер. — Этот О'Хара — толковый парень. Он, наверное, что- нибудь уже предпринял с керосиновой бочкой, и мост уже зажарен.
Родэ вымученно улыбнулся.
— Надеюсь.
Форестер доел фасоль.
— Ладно, — сказал он вставая. — Пошли проведем показательное выступление. — Он повернулся на стуле и посмотрел на груду одеял на лавке. — А как же Виллис?
— Пускай спит, — сказал Родэ. — Ему пришлось тяжелее, чем каждому из нас.
Форестер подошел к мешкам, которые они соорудили для своего горного похода, и оглядел их. Да, их снаряжение далеко не соответствовало их задаче. Он вспомнил то, что когда-то читал об альпинистах — о специальной их пище, о легких нейлоновых шнурах и палатках, о ветровках и альпинистских ботинках, о ледорубах и крючьях. Да, и у них еще были носильщики. Он криво усмехнулся.
У группы Родэ ничего этого не было и в помине. Их рюкзаками были мешки, сшитые из одеял, и у них был ледоруб — грубо обработанная железка, которую Виллис смог насадить на палку от щетки. Веревки были гнилые, разномастные, с многочисленными узлами, сплетенные в жгуты. И их было мало. На ноги они надели шахтерские башмаки, грубые, из негнущейся кожи и страшные на вид. Но когда Виллис откопал их где-то, Родэ пришел в неописуемый восторг.
Он поднял свой мешок. Он не был слишком тяжел, но, к сожалению, это означало лишь то, что в нем было мало необходимых вещей. Ночью они долго трудились, изобретая то одно, то другое. Наиболее удачливыми в этом были Виллис и Родэ. Родэ разорвал одеяло на длинные лоскуты, и они сделали лямки для мешков, а Виллис голыми руками почти разрушил один из домиков, чтобы набрать длинных гвоздей для изготовления крючьев. Родэ при виде их неодобрительно покачал головой.
— Металл слишком мягок, — сказал он. — Но ничего не поделаешь, другого все равно не сыщешь.
Форестер взвалил мешок на спину и закрепил лямки грубыми, сделанными из проволоки застежками. Хорошо, что они день пробудут на руднике, подумал он, может, там найдется что-нибудь получше. Там остались чемоданы с настоящими застежками. Там остался самолет — в нем наверняка можно найти что- нибудь полезное. Он застегнул молнию на кожаной куртке О'Хары и мысленно поблагодарил его за щедрость.
Когда Форестер выходил на улицу, до него донеслись проклятия, произносимые Пибоди, нацепившего свой мешок. Не обращая на них внимания, зашагал через лагерь на дорогу. Минуя требуше, подумал, что тот похож на какое-то скорчившееся допотопное животное. Родэ догнал его и, показывая на тащившегося сзади Пибоди, негромко сказал:
— От этого типа жди неприятностей.
Лицо Форестера внезапно посуровело.
— Я уже говорил вам, Мигель. Если он начнет бузить, мы избавимся от него тут же.
Дорога к руднику отняла у них много времени. Воздух стал сильно разреженным, и сердце в груди Форестера колотилось, как тяжелый каменный маятник. Он часто дышал, следуя совету Родэ не дышать слишком глубоко. «Боже мой, — думал он, — что же нас ждет на перевале?!»
