так Аэнгелас сказал соплеменникам. Многих эти слова встревожили. Чьего ребенка съедят шранки, кричали они, пока мы будем тут торчать? Всех, ответил Аэнгелас, если веригда не сумеют выиграть завтрашнюю битву. Мы должны выспаться.
Той ночью Аэнгеласа разбудили крики боли. Бледные мозолистые руки сдернули его с подстилки, и он всадил нож в живот нападающему. Над ним прогрохотали копыта, и Аэнгеласа швырнули лицом в землю. Он пытался вырваться и кричал, созывая своих людей, но со всех сторон были лишь невнятно бормочущие тени. Аэнгеласу заломили руки за спину и жестоко связали. С него сорвали одежду.
Вместе с остальными уцелевшими его погнали в ночь, волоча за кожаный ремень, который продели сквозь дырку, прорезанную в губе. Он бежал и плакал, так как знал, что все потеряно. Никогда больше он не займется любовью с Валриссой, своей женой. Никогда больше не будет поддразнивать сыновей, сидя вместе с ними у вечернего костра. Снова и снова он спрашивал сквозь терзающую боль: «Что мы сделали, чем заслужили это? Что мы натворили?»
В зловещем свете факелов он видел шранков с их узкими плечами и по-собачьи широкой грудью, выплывающих из ночи, словно из глубин моря. Нечеловечески прекрасные лица, белые, словно отполированная кость; доспехи из лакированной человеческой кожи; ожерелья из человеческих зубов; сморщенные человеческие лица, пришитые к кожаным щитам. Он чувствовал их сладковатый запах — смесь запаха фекалий и гниющих фруктов. Он слышал кошмарное щелканье их смеха, и откуда-то справа — пронзительное ржание веригдских лошадей, которых они резали.
Время от времени он видел нелюдей, высоких, восседающих на черных скакунах. Он понял, что сон Валриссы был правдив: Великий Разрушитель охотился на них! Но почему?
Они добрались до лагеря шранков в серых рассветных сумерках — вереница нагих, измученных людей. Их встретил хор стенаний — женщины выкрикивали имена, дети плакали: «Па! Папа!» Шранки толкнули их к сбившимся в кучу близким и из какого-то странного милосердия развязали. Аэнгелас кинулся к Валриссе и их единственному уцелевшему сыну. Захлебываясь рыданиями, он прижал их обоих к груди. И на миг обрел надежду в тепле их исхудавших тел.
— Где Илени? — прошептал он.
Но жена лишь плакала и повторяла:
— Аэнга! Аэнга!
Однако передышка оказалась недолгой. Тех мужчин, которые не нашли родных, тех, кто упал на колени в мерзлую грязь или принялся с криками бегать, вглядываясь в лица мертвых, просто перебили. Тех жен и детей, кто оказался без мужей, тоже молча перерезали, и остались только воссоединившиеся семьи.
Под взглядом темных глаз нелюдей шранки начали строить выживших в два ряда, и в результате веригда образовали две цепочки на снегу и сухой зимней траве — мужья с одной стороны, жены и дети с другой.
Привязанный к вбитому в землю железному стержню Аэнгелас ежился от холода и раз за разом пытался разорвать плетеный ремень, не пускающий его к жене и сыну. Он плевал и кидался на проходящих мимо шранков. Он пробовал найти слова ободрения, слова, которые помогли бы его родным вынести все это, которые дали бы им достоинство перед страшным ликом будущего. Но он мог лишь плакать и повторять их имена и проклинать себя за то, что не задушил их раньше, не спас от того, что должно было случиться.
А потом он в первый раз услышал вопрос — хотя никто не произносил его вслух.
Жуткая тишина воцарилась среди веригда, и Аэнгелас понял, что все они услышали невозможный голос… Вопрос прозвучал в душах всех его страдающих соплеменников.
Потом он увидел… это. Мерзость, идущую сквозь рассветные сумерки.
Оно было раза в полтора выше человека, с длинными сложенными крыльями, выглядывающими из-за плечей, словно лезвия двух кос. Кожа существа была полупрозрачной — кроме тех мест, где ее покрывали черные язвы, — и обтягивала крупный широкий череп, напоминающий формой очертания устрицы. А в открытой пасти существа проступало другое, более человеческое лицо.
При виде этой твари шранки завыли от восторга и принялись резко дергать пленников, так, что те попадали на колени. Всадники-нелюди склонили головы. Тварь изучающе оглядела ряды людей, а потом ее огромные черные глаза остановились на Аэнгеласе. Рядом всхлипнула Валрисса.
«Ты… Мы чувствуем в тебе древний огонь, человечишка…»
— Я — веригда! — взревел Аэнгелас. «Ты знаешь, что мы такое?»
— Великий разрушитель, — выдохнул он.
«Не-е-ет, — проворковала тварь так, словно его ошибка вызвала у нее сладостную дрожь. — Мы — не Он… Мы — Его слуги. Не считая моего Брата, мы — последние из тех, кто пришел из пустоты…»
— Великий Разрушитель! — выкрикнул Аэнгелас.
Тварь подошла ближе и теперь нависла над его женой и сыном. Валрисса прижала Бенгуллу к себе и вытянула руку вперед, словно пытаясь остановить древнее существо.
«Ну, так что ты нам скажешь, человечишка? Ты скажешь то, что нам нужно знать?»
— Но я не знаю! — крикнул Аэнгелас. — Я не знаю того, о чем вы спрашиваете!
Ксурджранк легко, без малейших усилий разорвал путы Валриссы и поднял ее перед собой, словно куклу. Бенгулла пронзительно закричал:
И снова тот же вопрос прогрохотал в сознании Аэнгеласа. Он заплакал, роняя слезы на землю.
— Я не знаю! Не знаю!
Зажатая в когтях чудовища, Валрисса застыла, словно теленок, очутившийся в пасти у волка. Она отвела испуганный взгляд от Аэнгеласа, стараясь разглядеть стоящую перед ней фигуру.
— Валрисса! — крикнул Аэнгелас. — Валрисса-а-а!
Держа женщину за горло, тварь вяло, небрежно сорвала с нее одежду, словно кожицу с подгнившего персика. Когда ее груди вывалились наружу, круглые, белые, с розовыми сосками, солнечный свет вырвался из-за горизонта и осветил стройное тело…
Животная ярость захлестнула Аэнгеласа, и он до предела натянул ремни, задыхаясь от бешенства.
Хриплый голос у него в сознании произнес:
«Мы — раса любовников, человечишка…»
— Пожа-а-алуйста! — зарыдал Аэнгелас. — Я незна-а-аю…
Свободной рукой тварь провела кровавую черту между грудями Валриссы и дальше, по вздрагивающему животу. Помутневший взгляд женщины вновь обратился к Аэнгеласу. Она застонала и раздвинула свисающие ноги навстречу руке твари.
«Раса любовников…»
— Я не знаю! Не знаю! Не знаю! Пожалуйста, не надо! Пожалуйста!
Тварь заклекотала, словно тысяча соколов, и погрузилась в нее. Стеклянный гром. Содрогающееся небо. Валрисса откинула голову назад, лицо ее исказилось болью и блаженством. Она извивалась и стонала, выгибаясь навстречу толчкам твари. А когда она кончила, Аэнгелас рухнул, обхватил голову руками и уткнулся лицом в землю.
Снег приятно холодил разбитые губы.
С нечеловеческим, драконьим вздохом тварь прижала обмякший фаллос к животу Валриссы и выплеснула на ее озаренную солнцем грудь жгучее черное семя. Новый громогласный клекот, смешавшийся с беспомощным воем женщины.
И снова тварь повторила вопрос. «Я не знаю…»
«Это делает тебя слабым», — сказала тварь, отбрасывая Валриссу на холодную траву, словно мешок. Взглядом он отдал ее шранкам — их распутной ярости. И снова задал вопрос.
Потом тварь отдала шранкам его ни в чем не повинного сына и повторила вопрос.
«Я не знаю, о чем ты говоришь…»
Даже когда шранкам кинули самого Аэнгеласа, тварь все спрашивала и спрашивала, с каждым толчком насильника…
До тех пор пока сдавленные крики его жены и ребенка не превратились в вопрос. До тех пор пока его
