– О чем? – после непродолжительной паузы спросила Джейн.
– Расскажите о вашем приюте. О вашей жизни там. Девушка пожала плечами:
– Не могу рассказать ничего особенного.
«Должно быть, она действительно воспитывалась в каком-то очень привилегированном приюте, – подумал Трешем. – И все же приют есть приют».
– Вам там было одиноко? Вы чувствуете себя одинокой?
– Нет.
«Она совершенно не расположена исповедоваться», – думал Джоселин. В отличие от многих других женщин, для которых говорить о себе – сущее наслаждение, Джейн была удивительно сдержанна во всем, что касалось ее лично.
– Неужели? – прищурившись, спросил Джоселин. – Ведь вы росли без отца и без матери, без братьев и сестер. Если не ошибаюсь, вам сейчас около двадцати… И вы приехали в Лондон, хотя никого здесь не знаете. Приехали, чтобы попытать счастья. Похоже, не все у вас сложилось так, как хотелось бы, а поделиться своими печалями не с кем. Так неужели вы не чувствуете себя одинокой?
Джейн положила книгу на журнальный столик. Сложив руки на коленях, проговорила:
– Быть одной и быть одинокой – не одно и то же. Во всяком случае, для того, кто уважает себя и не скучает без общества. На мой взгляд, можно быть одинокой, даже имея мать и отца, а также братьев и сестер. Если человек недоволен собой, если не чувствует себя достойным любви – значит, он одинок.
– Верное наблюдение, – усмехнулся герцог. Джейн смерила его взглядом ярко-синих глаз.
– Я, кажется, попала в точку, не так ли?
Осознав, о чем его спрашивают, Трешем пришел в ярость, ему захотелось немедленно уволить сиделку. Ее наглость не знала границ. Она позволяла себе вторгаться в сферы, запретные даже для самых близких людей. Однако разговор тем и отличается от допроса, что предполагает вопросы с обеих сторон.
Но как сейчас разговаривать с сиделкой? Ведь он даже в беседах с друзьями никогда не затрагивал подобные темы.
– Мы с Ангелиной и Фердинандом всегда ладили, – пожав плечами, проговорил Джоселин. – Хотя в детстве постоянно дрались. Но думаю, все братья и сестры в детстве дерутся, особенно Дадли. Мы часто вместе играли и придумывали всякие шалости. Нам с Фердинандом не раз крепко попадало за то, что делала Ангелина, но мы вели себя по-мужски и не выдавали ее. Правда, потом наказывали сестру на свой манер.
– Вы полагаете, что Дадли более строптивы и упрямы, чем все прочие люди? – спросила Джейн.
Джоселин надолго задумался. Он думал о своих родственниках и своих предках. Думал о традициях рода Дадли и о той системе представлений, что сложилась задолго до того, как он, Джоселин, появился на свет.
– Если бы вы знали моего отца и деда, вы бы никогда не задали этот вопрос, – проговорил он наконец.
– И вам кажется, что вы должны всю жизнь поддерживать такую репутацию? Это ваш выбор? Или вы вынуждены играть несвойственную вам роль, потому что по воле случая родились старшим сыном и унаследовали титул?
Джоселин засмеялся:
– Если бы вы знали, какова моя репутация, вы бы и этот вопрос не стали задавать. Я не собираюсь почивать на лаврах предков. Я и сам добыл немало лавровых венков.
– Я знаю, что вас считают превосходным стрелком и фехтовальщиком. Знаю и о том, что вы участвовали в нескольких дуэлях. Полагаю, все поединки случались из-за женщин?
Джоселин сдержанно поклонился.
– Я знаю и о том, – продолжала Джейн, – что вы привыкли вступать в связь с замужними женщинами, что таинство брака для вас – ничто, что вам нисколько не жаль обманутых мужей.
– Вы, похоже, немало обо мне знаете, – насмешливо улыбнулся Трешем.
– Чтобы не знать об этом, надо быть абсолютно глухой, К тому же вы с презрением смотрите на всех, кто стоит ниже вас на социальной лестнице, а ведь таких большинство, и все они, по вашему мнению, рождены лишь для того, чтобы прислуживать вам.
– И они не заслуживают даже того, чтобы им говорили «спасибо», – с готовностью подхватил Джоселин.
– Вы привыкли заключать самые вздорные и рискованные пари, но при этом вам нисколько не жаль Фердинанда, вашего брата, который вполне может свернуть себе шею из-за глупого спора.
– Фердинанду ничего не грозит. Он такой же, как я, и шея у него крепкая.
– Вы хотите лишь одного – чтобы он выиграл гонки. Чем он рискует – вас не интересует. Хотя могу предположить: вы бы и сами с удовольствием приняли участие в гонках, рискуя свернуть себе шею.
– Нет смысла затевать гонку, если не надеешься победить, мисс Инглби. Хотя считаю, что не следует терять достоинства в случае проигрыша. Значит, вы решили меня отчитать? Захотели поучить меня хорошим манерам?
– Не мне вас учить, ваша светлость. Я просто высказываю свои мысли.
– Вы обо мне не слишком высокого мнения.
– Но вас мое мнение абсолютно не интересует, – заметила Джейн.
– И не только ваше, – снова рассмеялся Джоселин. – Впрочем, так было не всегда. Мой отец внес свою лепту в воспитание джентльмена и, так сказать, поставил точку. Я стал именно таким, каким он хотел меня видеть. Возможно, мисс Инглби, вам даже повезло, что вы выросли без отца и без матери.
– Ваши родители, должно быть, очень любили вас.
– Любили? – со смехом воскликнул Джоселин. – Боюсь, вы идеализируете это понятие, поскольку не имели счастья насладиться родительской любовью. Вы не знаете, что обычно под этим подразумевается. Если любовь – это когда полностью посвящаешь себя другому человеку, то, должен сказать, такого чувства просто нет в природе. Если же любовь – проявление эгоизма, если объект твоей любви должен обеспечивать тебе ощущение комфорта, то, пожалуй, она существует. Но зависимость – это не любовь. Похоть – тоже не любовь, хотя иногда она является вполне подходящей заменой.
– Я сочувствую вам, – тихо проговорила Джейн. Джоселин поднес к глазам лорнет, но девушка спокойно встретила его взгляд – надменность герцога нисколько ее не смутила. А ведь все женщины вели себя в подобном случае совершенно иначе: одни начинали прихорашиваться, другие смущались. Все, но только не Джейн.
Опустив лорнет, герцог проговорил:
– Мои родители были прекрасной парой. Я никогда не слышал, чтобы родители ссорились. Они произвели на свет троих детей, что является очевидным свидетельством их взаимного чувства.
– Но в таком случае вы опровергаете свою теорию, – заметила Джейн.
– Возможно, все обстояло именно так потому, что они встречались всего лишь раз в году, да и то на несколько минут. Как только отец приезжал в Актон-Парк, мать уезжала в Лондон. А когда она возвращалась, он уезжал. Это соглашение выполнялось неукоснительно.
Дети же, не знавшие, что можно жить и по-другому, принимали такой семейный союз как должное и считали подобную жизнь совершенно естественной.
Джейн промолчала, и герцог продолжал:
– К тому же они умели хранить секреты. Впрочем, любая семейная пара, если она дорожит своим браком, поступает точно так же. В Актоне совершенно ничего не знали о любовных похождениях моей матушки. Я даже не догадывался о том, что у нее есть любовники, пока в шестнадцать лет не приехал в Лондон. К счастью, лицом и статью я пошел в отца. То же самое можно сказать об Ангелине и Фердинанде. Этот факт отчасти избавляет от подозрений, что кто-то из нас – бастард, не так ли?
Рассказывая о своих родителях, Джоселин пристально смотрел на девушку. Откуда у нее такая редкая фамилия? Обычно в приютах все Смиты или Джонсы. Но может быть, в дорогих приютах детям дают фамилии позаковыристее?
– Вы правы, – кивнула Джейн. – Я вам сочувствую. Вероятно, вы очень переживали, когда, приехав в Лондон, узнали правду об отношениях своих родителей. Должно быть, вы испытали настоящее потрясение. Но я осмелюсь предположить, что ваша мать вас любила.
