долго.
Джейн взглянула на часы. Через десять минут должна была прийти Адель – горничная-француженка, приглашенная специально для того, чтобы сделать ей прическу.
«Что ж, пора одеваться, – подумала девушка. – Теперь уже слишком поздно сожалеть о том, что дала согласие на подобное безумие». К счастью, среди гостей – если верить списку, который она раздобыла у Куинси, – не было никого, кто мог бы ее узнать. Но ведь граф Дербери находился в городе… Что, если все гости уже знают, как выглядит преступница? Как бы то ни было, сейчас уже ничего нельзя изменить.
Джейн сняла свое серое платье и надела тщательно отглаженное, украшенное узором платье из муслина. Око прекрасно подходило для того, чтобы в корнуоллской глуши встретить гостя, заглянувшего на послеполуденный чай, но даже там, в Корнуолле, никто не решился бы надеть такое платье на бал. Впрочем, теперь все это не имело значения.
Джейн дрожала от возбуждения и страха.
Едва лишь приехав в Лондон, она, вовсе не собираясь прятаться, сняла номер в гостинице. Мысль о том, что надо скрываться, не приходила ей в голову во время всего пути из Корнуолла. Однако Джейн допустила ошибку. Когда выяснилось, что леди Уэбб нет в городе, ей следовало сразу же обратиться к управляющему делами ее опекуна с требованием выплатить сумму, необходимую для того, чтобы жить в гостинице. Надо было, ничего не утаивая, заявить, что она подверглась оскорблениям и угрозам со стороны пьяного негодяя и, защищаясь, ударила его книгой. –
Но, к сожалению, она этого не сделала, а потом было уже поздно. Она считалась беглянкой; ее разыскивали сыщики.
И теперь, в этот вечер, ей предстояло выступать перед гостями герцога Трешема.
Какой ужас!
Снизу доносился женский смех.
Неожиданно в дверь постучали, и Джейн вздрогнула. Оказалось, пришла Адель, чтобы сделать ей прическу.
В одиннадцать леди Хейуорд, выполнявшая в Дадли-Хаусе роль хозяйки вечера, объявила окончание карточной игры. Джоселин тем временем распорядился, чтобы фортепьяно передвинули в центр гостиной и расставили стулья. Шли приготовления к продолжению вечера – музыкальной его части.
Несколько юных леди – вероятно, под давлением своих мамаш – вызвались сыграть на фортепьяно и спеть. Нашелся даже отважный джентльмен, пожелавший спеть дуэтом со своей нареченной. Все выступавшие неплохо играли и владели голосом. Гости слушали внимательно и вежливо аплодировали – так проходили почти все подобные вечера. Лишь немногие, слывшие меценатами и покровителями искусств, приглашали для развлечения гостей профессиональных музыкантов, но в таком случае весь вечер превращался в концерт.
Наконец Джоселин встал, опираясь на трость.
– Если желаете, – обратился он к гостям, – можете немного размять ноги перед второй частью, Я пригласил одну особу, чтобы развлечь вас перед ужином. Сейчас я приведу ее сюда.
Леди Хейуорд с удивлением взглянула на брата:
– Но кто она, Трешем? И где же эта особа? Ждет на кухне? Где, скажи на милость, ты отыскал ее, если уже две недели почти не выходишь из дома?
Джоселин молча улыбнулся и вышел из гостиной. С самого начала вечера он с волнением ждал этого момента. Оставалось надеяться, что она не передумала. Конечно, пятьсот фунтов – неплохой стимул, но Джоселин чувствовал: если Джейн Инглби решит не выступать, то уже ни за какие деньги не согласится.
Трешем расхаживал по холлу в ожидании Джейн; он послал Хокинса наверх, чтобы тот позвал ее. И вот Джейн появилась у лестницы. Остановившись на площадке, она на мгновение замерла – бледная и хмурая, но вместе с тем прекрасная. Казалось, простенькое муслиновое платье сотворило чудо, превратив скромную девушку-служанку в изящную и грациозную леди. Что же касается ее волос… Джоселин не мог оторвать от них взгляда. Они были уложены довольно просто – не в виде копны мелких завитков и крупных локонов, как он ожидал, – но все же без прежней строгости. Мягкие и блестящие, от природы вьющиеся волосы – чистое золото.
– Поразительно, – пробормотал наконец герцог. – Бабочка вылупилась из кокона.
– Было бы гораздо лучше, если бы мы отказались от этой затеи, – проговорила в ответ Джейн.
Джоселин подошел к подножию лестницы и, пристально глядя в глаза девушки, протянул ей руку.
– Вы ведь не боитесь? Мои гости вас ждут.
– Они будут разочарованы, ваша светлость.
Джейн умела держать себя в руках. Она и сейчас не выказывала страха, напротив, вздернула подбородок и расправила плечи. Однако по-прежнему стояла на площадке.
– Мои гости вас ждут, – повторил Джоселин. – Идемте, Джейн.
Она медленно спустилась по ступеням, и Трешем повел ее в гостиную. Ему вдруг пришло в голову, что его сиделка обладает осанкой герцогини. Наверное, при иных обстоятельствах эта мысль позабавила бы Джоселина. Но сейчас ему было не до смеха. Сирота? Воспитанница приюта? Девушка, которой приходится зарабатывать себе на пропитание? Маловероятно. Каким глупцом он оказался, поверив ей.
Следовательно, Джейн Инглби его обманула.
– Сначала «Барбару Аллен», – сказал Джоселин. – Она привычнее для моих пальцев.
– Да. Хорошо. Ваши гости еще не разъезжаются?
– Вы надеялись, что они уже отбыли почивать? Никто не уехал, Джейн.
Герцог остановился у двери в гостиную. В следующее мгновение слуга распахнул дверь, и они переступили порог.
«Она похожа на чудесный цветок, выросший среди тепличных растений», – думал Джоселин. Он вел девушку по проходу меж стульев, И гости взирали на нее с нескрываемым любопытством.
– О, да это же мисс Инглби! Джейн узнала голос Конана Броума.
Гости зашептались – знавшие, кто такая мисс Инглби, делились с теми, кто слышал это имя впервые. Но все присутствующие, разумеется, слышали историю о том, как некая помощница модистки отвлекла внимание герцога Трешема во время дуэли с лордом Оливером, а затем стала его сиделкой.
Джоселин вывел девушку на середину комнаты и повернулся к гостям.
– Леди и джентльмены, – сказал он, – я уговорил мисс Инглби спеть для вас, ибо она обладает замечательным голосом – ничего подобного я прежде не слышал. К сожалению, у нее не тот аккомпаниатор, которого она заслуживает. Я играю кое-как, но, надеюсь, вы забудете обо мне, когда она запоет.
Джоселин откинул фалды фрака, усаживаясь на скамью, положил трость на пол, и руки его на мгновение замерли над клавишами, Джейн по-прежнему стояла в нескольких шагах от него, но он, казалось, забыл о ней. Ему стало страшно. Герцог Трешем, не раз смотревший в дуло пистолета на дуэли – причем смотрел и глазом не моргнув, – боялся играть перед публикой, собиравшейся слушать не его, а Джейн. Он чувствовал себя так, будто его выставили нагим перед зрителями.
Наконец, собравшись с духом, Джоселин стал играть «Барбару Аллен».
Джейн запела слабым срывавшимся голоском, но вскоре успокоилась. Успокоился и Трешем. Теперь он играл почти машинально, играл, наслаждаясь пением Джейн. А она, очевидно, воодушевленная присутствием слушателей, пела даже лучше, чем ночью, лучше, чем днем, во время репетиции. Гости же оказались на редкость благодарной аудиторией – они слушали затаив дыхание. Джоселин был уверен: никто не посмеет шевельнуться, пока певица не умолкнет. Наконец воцарилась тишина – полная, абсолютная тишина.
И вдруг раздались аплодисменты – не вежливые хлопки; а искренние аплодисменты благодарных зрителей, в полной мере оценивших талант певицы.
Удивленная таким приемом, Джейн смутилась. Однако тотчас же взяла себя в руки и, поблагодарив слушателей кивком, стала ждать, когда стихнут аплодисменты.
Минуту спустя она снова запела, на сей раз – «В печали ты» Генделя. Пожалуй, лучшей партии для контральто не существовало – Джоселин всегда так считал. Но сейчас ему казалось, что это произведение написано специально для Джейн. Он даже забыл о трудностях, связанных с подбором музыки, – нот герцог не знал и просто подыгрывал богатому, хорошо поставленному голосу; он играл и чувствовал, как сжимается
