Отношения могли быть натянутыми какое-то время, но мы всегда оставались бы семьей. Мы вместе прошли бы через все, но вместо этого нам оставалось только поверить в то, что тебя абсолютно ничто не волнует. Тебя исключили из Оксфорда, а потом последовало все остальное. И в конечном счете ты обманул леди Доротею и побежал за женщиной, которой был совершенно не нужен. Что мы должны были думать, Эдмонд? Все факты были против тебя.
– Видимо, я ошибался, полагая, что у других людей такое же восприятие мира, как и у меня, – усмехнулся лорд Эдмонд. – Однако, Уолли, нам пора идти, а то леди решат, что мы оба утонули в озере.
– Все это подстроила Энн, – сказал граф, – я слишком хорошо ее знаю, чтобы сомневаться в этом, Эдмонд. И можешь быть уверен, что еще до того, как ты уедешь отсюда, тебя ожидает подобная же очная ставка с папой.
Энн не понимает, что после пятнадцати лет трещину в отношениях нельзя залатать.
– Женщины неисправимые романтики. Они верят, что, если только удастся заставить двух людей поговорить, все их проблемы сразу же разрешатся. И Мэри точно такая же.
– Ради всего святого, скажи, какое отношение она имеет к твоей жизни? – не удержался от вопроса граф. – Она же умная и порядочная леди, Эдмонд.
– Благодарю, – сухо откликнулся его брат. – Но я не стану ждать, чтобы ты поспешно добавил, что не хотел придать своим словам того смысла, который в них прозвучал, потому что ты хотел сказать именно то, что сказал. Ты думаешь, она слишком хороша для меня? Чересчур хороша? На том и порешили. Эта леди не будет долго присутствовать в моей жизни. Когда я сказал, что не любитель совращать младенцев, я и ее тоже имел в виду. И если ты думаешь, что мне так легко отказаться от нее, позволь кое-что добавить. Я люблю ее. Ты понимаешь? И это не означает, что я увлечен ею и хочу переспать с ней. Я говорю, что люблю ее. – Лорд Эдмонд тотчас же пожалел, что гнев вынудил его произнести эти слова вслух. Его любовь к Мэри сугубо личное дело, и она должна быть спрятана в самых глубоких тайниках его сердца.
– Я думал, от тебя прежнего ничего не осталось. – Уоллес глубоко вздохнул. – Кроме твоей внешности, безошибочно говорящей мне, что передо мной мой младший брат через пятнадцать лет после нашей последней встречи, я не нашел в тебе ничего знакомого, как будто кто-то совсем другой поселился в твоей оболочке. Но сейчас впервые заговорил Эдмонд. Вечный идеалист, вечный романтик.
– Романтик? – Лорд Эдмонд озадаченно насупился.
– Любить и отказаться от любви по самым благородным мотивам! Когда-то ты так же поступил со Сьюзи Томпсон. Помнишь?
– Сьюзи? – В первый раз смех лорда Эдмонда прозвучал по-настоящему весело. – Со светлыми локонами, большими голубыми глазами и пухлыми губками?
– Ты был глубоко, мучительно влюблен в нее, – напомнил граф. – Тебе было семнадцать, если я не ошибаюсь, а ей девятнадцать. Ты отказался от своей любви, потому что не мог предложить ей ничего более заманчивого, чем жизнь провинциального пастора, да и то в очень отдаленном будущем. Несколько дней, а может быть, и недель ты ходил с разбитым сердцем и написал кучу стихов.
– А она даже не подозревала о моем существовании, – хмыкнул лорд Эдмонд. – Разве она не была расположена к тебе, Уолли? Знаешь, я не вспоминал об этой девочке много-много лет.
Рассмеявшись, оба брата немного смущенно посмотрели друг на друга.
– Да, частично это была моя вина, – очень серьезно сказал граф. – Ты думаешь, я не мучился от этой мысли? Только то, как ты потом повел себя, развеяло мои сомнения. Я убедил себя, что ты ступил на неверную дорожку, и мы уже ничего не можем с этим сделать, возможно, часть вины все-таки лежит на мне. Нет. – Он провел рукой по глазам. – Я не могу сказать «возможно», понимаешь? Мне хотелось увидеть тебя пьяным – увидеть, как степенный, серьезный Эдмонд превращается в идиота. Это была великолепная шутка. Вероятно, это полностью моя вина.
– Я не должен был пить. Ни ты, ни папа, никто другой на том роковом празднике не держали меня и не вливали насильно мне в горло выпивку. Я пил потому, что хотел показать всем, что теперь я уже мужчина. Я хотел быть похожим на тебя – взрослым, уверенным в себе и пользующимся вниманием дам. Ты всегда был для меня героем – таким я никогда не мог быть. Мне оставалось только прятаться за своими книгами и делать вид, что такая жизнь меня великолепно устраивает.
– О Боже! – Закрыв глаза, граф снова провел по ним рукой.
– Мне было страшно, что я совсем не мужчина, – продолжал лорд Эдмонд. – Я был еще ребенком, несмотря на двадцать один год. Ребенком, который играл с огнем и обжегся.
– Эдмонд, – устало обратился к нему брат, – как сделать, чтобы все вернулось назад? Прошло столько времени, и столько всего утрачено. И не только для тебя. В тот злосчастный день мы все лишились семьи. Ты потерял больше, чем папа и я, это правда. Но потеря была общей. Во всяком случае, так Энн говорила мне все эти годы. Можем ли мы вернуться назад?
– Думаю, мы уже вернулись. Вероятно, ты никогда не представлял себе, как важно для меня было услышать, что ты тоже чувствуешь себя виноватым в смерти Дика. Ты не понимаешь, что значит для меня услышать, что я был не единственным, кто многое потерял. Это дает мне почувствовать, что по мне скучали и, возможно, я что-то значил в ваших жизнях.
– Что-то?! – Граф с недоверием и мимолетным раздражением взглянул на брата. – О чем ты, черт возьми, говоришь?
– В моем представлении ты был таким, как я тебе уже сказал, – пожал плечами лорд Эдмонд. – Дик во многом был похож на меня, но мягче и добрее – всеобщий любимец. А я – у меня не было ничего, за что меня можно было бы похвалить, кроме разве моего знания латыни.
– Ты не знал, с каким благоговением мы все относились к твоим занятиям? – Уоллес в изумлении уставился на брата. – Ты не знал, как мама и папа чуть не лопались от гордости каждый раз, когда могли перед кем- нибудь похвастаться твоими успехами? Мы все грелись в лучах твоих успехов.
– Ладно, ладно, – недоверчиво усмехнулся лорд Эдмонд.
– Пожалуй, нам лучше пойти разыскать леди, пока мы не дошли до чего-нибудь такого, что приведет в замешательство нас обоих. Например, пока мы не бросились друг другу в объятия или не сделали еще чего-нибудь вроде этого.
– Совершенно верно. Так ты говоришь, я должен пройти через нечто подобное с отцом?
– Могу поспорить, что Энн это непременно устроит, – подтвердил граф; лорд Эдмонд поморщился. – Но все-таки можем же мы пожать друг другу руки? Ты сделаешь это, Эдмонд, хотя бы для того, чтобы показать, что прощаешь меня за мое не очень достойное поведение на протяжении стольких лет? Я допустил, чтобы ты пережил все в одиночку.
Лорд Эдмонд показавшееся долгим мгновение смотрел на руку брата, а затем сжал ее, и они очутились в объятиях друг друга, с трудом сдерживая слезы, довершавшие их окончательное примирение.
– Найджел помешан на классике, – нахмурившись, заговорил граф, когда они отпустили друг друга и каждый постарался сделать вид, что ничего сверхъестественного не произошло. – Я всегда ставлю ему в пример его дядю, который преуспевал в латыни. Он еще не приставал к тебе с этим, надеюсь?
– Всю дорогу сюда, – усмехнулся лорд Эдмонд. – Но я не назвал бы его поведение «приставанием». По правде говоря, мне доставило большое удовольствие узнать, что я могу получить консультацию у знатока латыни. Мои городские приятели будут хохотать во все горло без остановки целую неделю.
– Эдмонд… – начал Уоллес.
– Я не собираюсь к ним возвращаться, – быстро перебил его лорд Эдмонд. – Во всяком случае, в ближайшее время. После праздника я поеду домой, Уолли. Перед приездом сюда я провел там несколько недель и довольно хорошо представил себя в роли провинциала. Я так и вижу, как обхожу свои владения с толстой палкой в руке, вонючей трубкой в зубах и с верным лохматым псом, следующим за мной по пятам. А кроме того, – продолжил лорд Эдмонд, оставив без внимания ироническую усмешку брата, – в городе живет Мэри.
– Он поистине великолепен, и удивительно, что кому-то пришло в голову построить его здесь, между небом и землей, непонятно где, такой восхитительный и дивный, как само это «непонятно где». Ты согласна со мной, Мэри?
– О да. И чудесно, почти не правдоподобно, подходящий для празднования дня рождения.
– В последние пятнадцать минут мы говорили о чем угодно, кроме самого главного. Как ты считаешь, не пора ли нам перейти к тому, о чем мы на самом деле думаем? – с улыбкой спросила Энн.
– Они не идут сюда? Они вернулись обратно?
– В любом случае их отсутствие вселяет в меня надежду. Если бы они чувствовали себя неловко вместе и молчали, набрав в рот воды, они постарались бы не отстать от нас из боязни остаться вдвоем, или я ошибаюсь?
– Ты думаешь, они поговорили? И нашли общий язык?
– Или разбили друг другу носы, – ответила Энн со смехом, который прозвучал немного нервно. – Я так давно хотела этой встречи, Мэри, что уже не смела и надеяться, что она произойдет. Уоллес никогда не был до конца счастлив. Всегда, даже в самые радостные моменты нашей жизни – во время свадьбы, при появлении на свет детей, при их крещении и при некоторых других событиях – я всегда чувствовала, что ему что-то мешает. Я достаточно давно знаю Уоллеса, чтобы понять, что такое это «что-то». Это вина и горе. Мэри, горе по умершему постепенно утихает. Ты вдова, тебе это известно. Но оно не исчезает, если человек, по которому ты горюешь, жив.
– Я не так уж давно знакома с лордом Эдмондом и не стану делать вид, будто хорошо его знаю или понимаю, но я уверена, что чувство вины и семейный раскол… ну, что это они не позволяют ему стать тем человеком, которым он мог
