— Никогда не слышал, — признался Сал.
— Ну, я думаю, тебе и негде было.
— Слушай, хочешь, я тебе кое-что покажу?
— Показывай скорей, мне охрененно интересно.
— Идем.
— В последний раз я слышал, что…
— Мы решили об этом больше не говорить.
— Блин! Договорились. Тотальная забывчивость. Ну, давай показывай, что ты там хотел показать.
— Иди за мной.
— Иду, не морочь мне яйца.
Фассин последовал за Салом через потайную дверь. Задумайся он об этом хоть на секунду, наверно, что-нибудь в таком роде и представил бы себе: много дерева, мягко мерцающие озера света, всякие штуковины в рамках, стол размером с комнату. В одном из углов он увидел странного вида перекрученные крупные куски сверкающего металла или другого блестящего вещества. Фассин догадался, что это были куски космических кораблей.
— Вон она.
— Где? На что я должен смотреть?
— Вот на это. — Сал взял в руку небольшой скрученный кусок металла, вмонтированный в деревянную подставку.
Фассин изо всех сил старался подавить охватившую его дрожь. Он вовсе не был так пьян, как пытался изображать.
— Ну и эт' у тебя што? — (Он, конечно, переборщил, но Сал, кажется, ничего не заметил.)
Салуус ткнул куском необычного металла чуть не в самый нос Фассину.
— Эта та самая херовина, что я утащил с разбитого корабля, старина. — Сал посмотрел на металлическую штуковину в своей руке, проглотил слюну и глубоко вздохнул; губы его задрожали. — Это то самое, что…
Ну, сейчас этот мудила расплачется, подумал Фассин. Он похлопал Сала по плечу.
— Ни к чему это, — сказал он Салу. — Нам нужно что-нибудь другое, нам нужно… не знаю. Что-то. А это нам не нужно — то, что тут перед нами. Нам нужно что-то другое. Из другого времени, материала и места. Может, это моя последняя свободная ночь, Сал, — Фассин ухватил Сала за плечо в идеально сидящем пиджаке. — Я серьезно! Ты и представить себе не можешь, чем это все для меня может обернуться — полной жопой. Черт побери, Сал, ты и представить себе не можешь, какой жопой это может обернуться для всех нас, а я тебе не имею права сказать, может, эта ночь — мой последний шанс оттянуться, а… а… а ты показываешь мне какой-то говенный крючок, чтобы вешать пальто или хер его знает что, — он легонько махнул рукой, целясь в искореженный кусок металла, чтобы оттолкнуть его в сторону, но промазал. Тогда он шмыгнул носом и взял себя в руки. — Извини, — сказал он трезвым голосом. — Извини, Сал, — он похлопал его по плечу, — но, может, это мой последний шанс оттянуться, и… слушай, я согласен на что угодно… жаль, что Бугитаун далековато, ей-богу, жаль, но, с другой стороны, у меня было несколько долгих дней и, может быть… нет, не может быть. Определенно может быть. Даже наоборот, совершенно определенно, самое разумное — это отправиться на боковую…
— Ты серьезно? — сказал Сал, роняя кусок металла с его деревянной подставкой на стол.
— Насчет поспать? — сказал Фассин, сделав резкое движение рукой. — Что ж, это…
— Да нет, кретин, я тебе говорю про Бугитаун!
— Что? Я ничего не говорил про Бугитаун!
— Говорил-говорил! — со смехом сказал Сал.
— Правда? Вот ведь какая херня!
У Сала был флаер. Автоматизированный до такой степени, что едва ли не попадал под закон о запрете ИР. Он был весь напичкан механизмами самовосстановления, которым до нанотехнологий оставалось, ну, чуть-чуть-чуть, но все же оставалось. В высшей степени гражданский, но со всеми военными допусками. Если бы главный адмирал Объединенного к херам флота поднялся на борт этой птички и предъявил свои полномочия, то получил бы полный отлуп со всеми его «всюду и без ограничений». Давай-ка, браток, куда подальше. Хромай отсюда да пошевеливайся.
Чтобы прочистить мозги, они часть пути летели с открытым фонарем. Было дьявольски холодно.
Приземлились они непонятно где, подняв воздушными струями какие-то мусорные ошметки, — а Фассин-то думал, что такой вещи, как мусор, уже не осталось.
Бугитаун практически не изменился. Они опускались на самое дно, желая воспарить ввысь. Пьяные компании шалых девиц — такой улов поднимали они, закидывая свои сети в хмельные забегаловки и наркопритоны. Фассин тем временем пытался задать Салу направление к одному определенному бару, а Сал (который смутно помнил, что он тут не только оттягивается, но и хочет расколоть своего старого дружка Фаса, дабы тот выболтал потенциально полезные и чреватые прибылью подробности всей этой заварушки), правда, без особого успеха, пытался сориентировать старо-нового закадычного дружка в определенном информационном направлении, хотя и прилагал к этому все меньше усилий, ибо в нем все сильнее росло чувство — да пошло оно все в жопу.
Фассину тоже не удавалось задуманное, но он продолжал стремиться туда, на ту улочку, в тот самый бар, но пока они торчали в заведении под названием «Наркатерия», где были алмазные панели на стенах, а дешевка так ослепляла, что глаза начинали слезиться, где их окружали люди, которые не видели Сала так давно, что теперь просто не могли его отпустить, не смей никуда уходить, ах ты злыдень такой. А это твой дружок? Где ты прятал его? Можно, я тут присяду, а? И я, и я! В конце концов Фассину пришлось плестись в общественную приватную будку и делать вызов оттуда, потом он отправился в туалет, где выблевал обжигающей струей весь алкоголь, выпитый после предыдущего посещения сортира (делал он это над унитазом, так что и по звуку, и по виду не придерешься), потом вымыл лицо и присоединился к пьяной, одуревшей от наркоты компании красоток — посмотришь, дух захватывает, — и стал ждать нужную ему девицу, ту, ради которой все это и было затеяно, буквально все: сначала напросился в гости к Салу, потом напоил его и сделал вид, что напился сам (он и вправду напился, но не до такой степени), потом стал намекать на Бугитаун, а все для того, чтобы попасть сюда и увидеть эту самую девицу…
…Которая наконец и появилась почти час спустя, когда Фассин уже начал было впадать в отчаяние, но тут он увидел ее — безупречную, спокойную и, как всегда, прекрасную без вульгарности, хотя снова совсем иную, чем раньше: белокурые волосы раскачиваются на ходу, как чистейшее золото, вокруг ее почти треугольного лица; подбородок такой, что невозможно не прикоснуться, клубничные губы словно созданы, чтобы целоваться, крохотный носик — чтобы прижаться к кому-нибудь, щеки — чтобы их гладить, глаза — чтобы заглядывать в них (глубина, ах, какая глубина!), брови — чтобы облизать их, лоб — тоже чтобы облизать, высушить от проступивших после любовных игр капелек пота; ах-ах-ах, какой это нелегкий труд!
Аун Лисс.
Единственная настоящая любовь всей его жизни, резидентурная его страсть.
Еще немного постарела, но не настолько, как должна бы по годам. Выглядит по-другому, живет по- другому, чувствует себя по-другому, зовется по-другому. Теперь ее зовут Ко (и больше ничего), никакая не Аун Лисс, но для него она всегда будет Аун Лисс. Нет нужды произносить ее настоящее имя. Многое из того, что случилось между ними, так и не было сказано вслух. Одета как обычная работница. Ничего особенного, откровенного, вызывающего. И все же.
Она протянула руку.
Даже на стоявшего поблизости Сала (причем в окружении — а фактически стиснутого со всех сторон — высшего воплощения человеческой женственности и супервозбуждающей гиперпрелестной привлекательности) она произвела впечатление.
— Фас, сукин ты сын!
Аун Лисс так и стояла с вытянутой рукой.
