после чего компьютер объявляет себя победителем, а ты снова в жопе — изволь начинать из пещеры.
Целый час я деспотически телепаюсь на месте, потом сдаюсь, даю команду «сохранить» и отправляюсь спать. Я выкурил шесть сигарет, хотя и не собирался.
Я еду в горы. Встаю поздно и с легкой головой, звоню Энди — да, он меня ждет, — потом набираю номер Эдди и беру выходные на три следующие дня, сообщаю копам (управление у них в Феттесе, хотя инспектор уже вернулся в Лондон; мой лэптоп они мне пока еще не отдают) и, слегка почистив машину, беру курс на горы — пересекаю серьги мост, на котором в этот день, избитый порывами ветра и дождя, включено табло, ограничивающее скорость 40 милями и запрещающее движение крупногабаритных машин; шквал налетает на мой 205-й «пежо», и тот, танцуя на своих «данлопах», чуть не скатывается на обочину.
Потом я выезжаю на М90, огибаю Перт и направляюсь к северу по А90, где движение то и дело меняется с двух- на однополосное и наоборот, а дорожные знаки зловеще предупреждают, что дорога патрулируется полицейскими в обычных, без указания их полицейской принадлежности, машинах, и, лишь добравшись до Далвинни,[48] начинаю дышать свободно. Звуковое сопровождение обеспечивают
— Ну ты и сучара! Просто свет не видывал таких сучар! Вот как называется то, что ты, в жопу, делаешь? Сучара!
Вознаграждение и искупление, даже обучение. Я сижу в темном отеле на берегу черного озера, время близится к полуночи, я пьян, но не до чертиков; мы с Энди и его дружком Хоуи расположились на первом этаже в бывшем танцзале, выходящем на озеро — туда, где поднимаются призрачно-серые, залитые лунным светом горы с мягко переливающимися снеговыми шапками; я
Это просто, но блиииииин. Нужно взять запас топлива, свинцовую защиту, ядерную бомбу и ракету; загружаешь топливо и бомбу, поднимаешься на восемь километров, сбрасываешь бомбу в предгорьях, пикируешь назад на базу, ставишь защиту, берешь топлива под завязку и с единственной ракетой на борту (бомба тем временем взрывается, сотрясая окрестности, и заправляться в этот момент не рекомендуется) взмываешь как настеганный к своему потолку и летишь как раз над поднимающимся грибовидным облаком! Облако у тебя под крыльями — оно подкидывает самолет выше его потолка. Свинцовая защита предохраняет тебя (хотя и приходится демонстрировать высший пилотаж, чтобы не потерять устойчивость в радиоактивных потоках), но вот облако рассеивается, ты соскакиваешь с него и идешь вниз, через горы — они кажутся такими игрушечными, — выходишь на долину среди хребтов, пускаешь ракету, когда тебя пеленгуют радары базы, и на остатках топлива уходишь за горизонт, а ракета тем временем сметает базу на хер. Просто!
— Сучара, — говорю я, мягко сажая самолет у топливного склада, и трясу головой; покататься на радиоактивном облаке — даже в голову не приходило.
— Не хватает тебе задора, — говорит Энди, подливая мне в стакан виски.
— Во-во, чтобы играть в эту игру, надо быть настоящим мужиком, — говорит Хоуи, подмигивая и беря свой стакан.
Это дюжий хайлендер из близлежащей деревни, один из собутыльников Энди. Он неотесанный и необузданный, к женщинам относится совершенно неподобающе, но забавен на свой грубоватый лад — настоящий мужик.
— Чтобы играть в «Ксериум», надо быть немножко чокнутым, — говорит Энди, откидываясь к спинке своего стула. — Надо быть… просто… чокнутым — и все.
— Ага, — соглашается Хоуи, осушая свой стакан с виски. — Не-не, спасибо, — говорит он Энди, который собирается подлить и ему. — Двинусь-ка я, пожалуй, — говорит он, вставая. — Не могу завтра опаздывать — последний день работаю в своем лесничестве. Рад был познакомиться, — говорит он мне. — Может, еще увидимся.
Он пожимает мне руку; серьезное рукопожатие.
— Ну ладно, — говорит Энди, тоже вставая. — Я тебя провожу. Спасибо, что заскочил.
— Да глупости. Рад был снова повидаться.
— Как насчет отвальной завтра вечером?
— А почему нет?
Они удаляются по тускло поблескивающему полу танцзала примерно в направлении лестницы.
Я качаю головой, глядя на экран «Амиги».
— Прокатиться на долбаном грибовидном облаке, — говорю я сам себе.
Затем встаю со своего скрипучего стула и, чтобы размять ноги, направляюсь со стаканом к огромному — во всю высоту и ширину стены — окну, которое выходит на сад перед железной дорогой и на берег озера. Облака сжались до небольших клочков, а луна стоит где-то высоко над головой, заливая все вокруг серебром. Справа по берегу озера горят несколько огоньков, но вдали горы черной массой поднимаются к звездному небу, становясь из серых белыми — их вершины покрыты снегом.
В танцзале пахнет сыростью. Из освещения — только свет, проникающий с лестницы, да настольная лампа на импровизированном компьютерном столе. Оборванные полинявшие занавески висят по бокам шести высоких оконных ниш. Дыхание клубится, и краешек стакана запотевает. На оконных стеклах грязь, некоторые в трещинах. Кое-где вместо стекол — фанера. В двух нишах стоят тазики под протечки, но один из них уже переполнился, и вокруг него образовалась лужа, под которой паркетины обесцветились и покоробились; в других местах паркет вроде бы прожжен. Драные выцветшие обои местами отклеились и свисают со стен какой-то гигантской стружкой.
В зале тут и там стоят дешевые деревянные стулья, столы, лежат свернутые древние, пропахшие плесенью ковры, тут же пара старых мотоциклов и множество запасных частей к ним — они лежат и стоят на промасленных простынях, и какая-то штуковина, по всему напоминающая промышленную фритюрницу, со всеми полагающимися кожухами, фильтрами, вентиляторами и трубами.
От отеля круто вниз между деревьями уходит дорога — ответвление главной. За отелем — к югу — гора и черный массив леса, отчего солнца зимой здесь почти не бывает, да и летом его немногим больше. Раньше главная дорога доходила прямо сюда, а затем на пароме можно было переправиться на северный берег озера, но потом класс кружной дороги повысили, и теперь весь поток машин огибает озеро, а паром отменили. Поезд Инвернесс — Кайл еще ходит и останавливается здесь по требованию, но с отменой парома и направлением транспорта в объезд вся местность пришла в запустение; еще остались несколько домиков, мастерская, железнодорожная платформа, причал, огороженный участок, принадлежащий «Маркони», и отель.
Вот и все. В начале дороги с момента открытия объездной висит щит, гласящий: «Паром-Стром — паром закрыт», и этим все сказано.
Далеко, где-то наверху, хлопает дверь. Я пью свой виски и всматриваюсь в чернильно-черную воду. Не думаю, что Энди собирался что-нибудь делать с этим отелем. Как и остальные его друзья, я надеялся, что он вложит в него деньги, начнет его развивать. Мы все воображали, будто у него есть какая-то новая секретная бизнес-идея и скоро все мы разинем рты, увидев, что он сотворил с этим местом, и будем приезжать сюда и удивляться, глядя на толпы людей, которых он сюда привлечет… Но не думаю, что он искал возможности развернуться и открыть выгодное дело, скорее — просто подходящего места для своей измученной, пресыщенной, отчаявшейся души.
— Ну, — слышу я где-то сзади голос Энди. Он спускается с лестницы и закрывает за собой двойную дверь. — Пыхнем?
