— Энди? — тихо шепчу я в надежде, что он все это проспал.
— Ну и везет тебе, сукин ты сын, — говорит он нормальным голосом.
Я лежу на кровати и беззвучно смеюсь.
Я чувствую кровь у себя на плече — там, где ее зубы вспороли мою кожу.
Еще одно утро, еще одно собеседование, допрос, болтовня…
Я сижу на сером пластиковом стуле в лишенной всяческих примет комнате с Макданном и полицейским из уэльского отдела; здоровенный светловолосый рябой парень в облегающем сером костюме; у него шея игрока в регби, стальные глаза и огромные руки, которые он сложил на столе, — ни дать ни взять, дубинки из костей и плоти.
Макданн прищуривается. Он все так же засасывает слюну через стиснутые зубы.
— Что у тебя с глазами, Камерон?
Я сглатываю, тяжело вздыхаю и поднимаю на него глаза.
— Я плакал, — говорю я.
На его лице удивление. Громила уэльсец смотрит в сторону.
— Плакал? — говорит Макданн, его темное тяжелое лицо хмурится.
Я глубоко вздыхаю, стараясь взять себя в руки.
— Вы сказали, что Энди мертв. Энди Гулд. Он был моим лучшим другом. Он был моим лучшим другом, и я не… ни хера я не убивал его, понятно?
Макданн смотрит на меня так, будто он немного озадачен. Уэльсец поднимает на меня твердый взгляд, словно собирается воспользоваться моей головой как мячом для игры в регби.
Еще один глубокий вздох.
— И я скорбел о нем, — еще один вздох. — Это не запрещается?
Макданн кивает медленно, легонько — взгляд где-то далеко, словно он кивает совершенно не тому, что я ему сейчас сказал, и вообще не слышал ни одного моего слова.
Уэльсец откашливается и берет свой дипломат. Он достает оттуда какие-то бумаги и еще один магнитофон. Он передает мне листок машинописного формата.
— Прочти-ка это вслух, Колли.
Сначала я пробегаю написанное про себя; это вроде как заявление того, кто нам нужен, переданное по телефону после того, как поджарили сэра Руфуса; уэльские националисты, по-видимому, берут ответственность на себя.
— Чьим голосом? — спрашиваю я. — Майкла Кейна, Джона Уэйна,[77] Тома Джонса?[78]
— Попробуй-ка для начала своим собственным, — говорит тип со стальным взглядом. — А потом — уэльский выговор.
Он улыбается — так, наверное, улыбается регбист-нападающий, перед тем как откусить тебе ухо.
— Сигарету?
— Да.
Дневная сессия. Опять Макданн; Макданн, похоже, утвердился как специалист по Колли. Он прикуривает для меня сигарету, держа ее во рту. Может, это и не обязательно — мои руки уже не так сильно дрожат, — но мне плевать. Он передает мне сигарету. Я беру ее — хороший вкус. Слегка закашлялся, но вкус все равно хорош. Макданн сочувственно смотрит на меня. Я к нему за это испытываю даже что-то вроде благодарности. Я ведь знаю их правила работы, как это для них важно — установить взаимопонимание, атмосферу доверия и дружелюбия, и прочая херня (и я, можно сказать, польщен, что они не играют со мной в старую игру «добрый полицейский — злой полицейский», хотя, может, они теперь вообще в нее не играют, потому что о ней все знают из телевизора), но я и в самом деле испытываю симпатию к Макданну; он мой спасательный круг, который не дает мне утонуть в этих химерах, мой лучик здравомыслия в этих кошмарах. Я стараюсь не втянуться в полную зависимость от него, но это плохо получается.
— И что? — говорю я, откидываясь к спинке серого пластикового стула.
На мне голубая тюремная рубашка (конечно же, с открытым воротом) и джинсы, которые были на мне, когда меня арестовали. Без ремня они сидят не очень-то хорошо — задница, по правде говоря, мешковатая, но сегодня мода меня как-то мало волнует.
— Ну что же, — говорит Макданн, заглядывая в свой блокнот, — мы нашли людей, которые считают, что видели тебя в отеле «Броутон армс» вечером в субботу двадцать пятого октября, когда был убит сэр Руфус.
— Хорошо, хорошо, — киваю я.
— Да и времени, чтобы добраться до Лондона в день нападения на Оливера, с учетом того, что тебя — или кого-то похожего на тебя — видели в туалете на Тотнем-Корт-роуд, тоже было маловато; в тот день все рейсы из Эдинбурга на Хитроу отправлялись с опозданием… Так что это просто было невозможно.
— Отлично, — говорю я, раскачиваясь взад-вперед на своем стуле. — Блестяще.
— А это значит — говорит он, — что если только у тебя в Эдинбурге нет двойника и если столько народа не врут в один голос, то в Лондоне у тебя должен быть сообщник, тот, кого ты нанял, чтобы… ну, скажем, пополнить коллекцию.
Макданн спокойно смотрит на меня. Я так и не сумел в нем разобраться; не могу сказать, считает он это вероятным или нет, считает ли он, что свидетельства — в мою пользу, или все же верит в версию с помощником.
— Послушайте, — говорю я, — давайте проведем опознание…
— Не спеши, Камерон, — снисходительно говорит Макданн.
Я это уже и раньше предлагал и продолжаю предлагать, так как ничего другого придумать не могу. Решит ли безногий-безрукий мистер Азул, что я — тот самый тип, которого он видел на пороге своего дома? А что скажут гомики из туалета на Тотнем-Корт-роуд? Копы считают, что я такого же телосложения, и подозревают, что горилла иногда носит парик и накладные усы, а может, еще и вставные зубы. Они сделали несколько тщательно подготовленных фотографий — притащили, суки, для этого огромную камеру, — и подозреваю (по нескольким оброненным ими словам — они-то думали, что я в этом ни бум-бум), что они будут делать компьютерный анализ этих фоток и смотреть, совмещаются ли они с гориллой. Как бы то ни было, но Макданн считает, что время для опознания еще не наступило. Вид у него отеческий и умудренный.
— Не думаю, — говорит он, — что нам стоит с этим морочиться.
— Бросьте, Макданн, давайте попробуем, что-то надо делать. Я хочу выбраться отсюда.
Макданн постукивает пачкой сигарет по столу.
— Ну, это уж от тебя зависит, Камерон.
— От меня? Как это?
Этим он меня зацепил; я весь внимание, подаюсь вперед, локти на столе, лицо прямо к нему. Иными словами, я на крючке. Не знаю, что уж он там хочет мне втюхать, но покупаю.
— Камерон, — говорит он так, будто только что пришел к какому-то очень важному решению, и всасывает слюну через сжатые зубы, — знаешь, я ведь не верю, что это ты.
— Так это ж здорово! — говорю я, откидываюсь на спинку стула и оглядываю комнату — все те же голые крашеные стены и констебль у дверей. — Так какого же хера я здесь?..
— Не все зависит от меня, Камерон, — терпеливо говорит он. — Ты же знаешь.
— Тогда что?..
— Буду с тобой откровенным, Камерон.
— Вы уж постарайтесь, инспектор.
— Я не думаю, что это ты, Камерон, но я думаю, ты знаешь, кто это.
Я прикладываю руку ко лбу, опускаю глаза и покачиваю головой, потом театрально вздыхаю и поднимаю на него взгляд, бессильно опустив плечи.
— Я не знаю, кто это; если бы знал, то сказал.
— Нет, пока ты еще не можешь мне это сказать, — тихо и рассудительно говорит Макданн. — Ты
