были и вставки из речи палача в третьем акте «Барона Лепесси» Проуда-младшего.
И вот она ушла, сказочно прекрасная армия, под яркими знаменами и снежно-белыми облаками пара, сопровождаемая разнообразыми звуками — бряцанием, шипением, завыванием, рокотом, грохотом, одобрительными криками, — ушла за славой, чтобы расправиться с почти беззащитным теперь Делдейном и воплотить в жизнь великий план короля Хауска: объединить Восьмой и все, что лежит за его пределами.
После этого наступит Золотой век мира, о котором говорил отец, и тогда его сын, то есть Орамен, сможет повести свой народ еще дальше, превзойдя Хауска в славе и достижениях.
Так это выглядело в теории. Сначала требовалось выиграть сражение. Армия избрала неочевидный путь и будет отсутствовать дольше, чем можно было предположить. Результат от этого становился еще более определенным (считалось, что делдейны расположили остатки своих сил у определенной портальной башни, так что их ждет сюрприз и неминуемый разгром), хотя заранее ни в чем нельзя было быть уверенным. Орамену не позволили идти с армией, сказав, что он еще мальчик и не стоит рисковать единственным оставшимся принцем. Особенно после того, что случилось с Фербином...
Он не мог сказать точно, хочется ему идти или нет. Это было бы любопытно, и Орамен жалел, что ни один из отпрысков упокоившегося короля не увидит этой последней великой кампании. Он зевнул. Ну да бог с ним. Сомнительно, что в войске найдется один из сотни, который не хотел бы оказаться сейчас на его месте.
Отец несколькими сезонами раньше спрашивал Орамена, не хочет ли он заглянуть в такой дом, — но принц чувствовал себя неготовым. Не совсем, конечно: уже года два Фербин щедро потчевал его историями об оргиях, и местом действия чаще всего выступали подобные дома. А потому Орамен знал, что там происходит и что от него требуется. Но все же настоящие ощущения были поразительно сильными. Практика оставляла теорию далеко позади. Он пожелал Ширу Рокассу счастливой жизни на покое.
И еще Тоув — едва ли не самый лучший, самый услужливый, самый предупредительный и надежный друг, какого только можно пожелать. Принц сказал ему об этом и был рад, когда лицо приятеля озарилось счастьем.
Джишь набивала очередную трубку. Орамен посмотрел на нее, прислушиваясь к звукам с дальней стороны изголовья, потом не спеша сбросил ноги на пол и стал одеваться.
— Мне нужно идти, — сказал он девушке.
— Да никуда тебе не нужно, — возразила она с озорным лицом и повела головой. — Вот он не хочет уходить.
Орамен опустил глаза — желание снова вернулось.
— Это не я, а только мой член. — Он постучал себя по голове. — А она хочет уйти.
Девушка пожала плечами и зажгла трубку. Орамен натянул брюки, встал и заправил рубашку за пояс. Когда он повернулся к дверям, Джишь мрачно поглядывала на него сквозь клубы серого дыма, держа в руке его ботинки.
— Фербин на этом бы не остановился, — сказала она.
Орамен повернулся, сел в ногах кровати, подтащил к себе девушку и тихо проговорил:
— Ты спала с моим братом? — Он поднял глаза. Изголовье другой кровати ритмично раскачивалось. — Только тихо, — предупредил он.
— Несколько раз, — сообщила Джишь с каким-то робким вызовом. — Смешной он был. Совсем не такой, как теперь говорят. Уж он-то остался бы.
— Не сомневаюсь, — сказал Орамен и поглядел ей в глаза, затем улыбнулся и протянул руку, чтобы потрепать девушку по щеке. — Мне и правда нужно идти, Джишь. В другой раз.
Он побрел к двери, все еще держа в руке ботинки. Когда дверь тихонько закрылась, Джишь упала на кровать и вперилась в потолок, откинув в сторону руку с трубкой. Несколько мгновений спустя Тоув, тяжело дыша, поднял голову и недоуменно посмотрел поверх изголовья на Джишь, на пустую, если не считать девушки, кровать.
— Пошел пописать? — спросил он.
— Если так, то этот маленький хер пошел ссать во дворец. И забрал свою сраную одежку.
— Черт! — Голова Тоува исчезла. Несколько мгновений спустя он, невзирая на протесты, тоже начал одеваться.
— Доктор Джильюс?
Кабинет врача располагался на нижнем этаже заднего крыла дворца, в нескольких минутах ходьбы от покоев короля, от которых отделялся двумя коридорами и длинной галереей под свесом крыши. Место было на удивление тихим, хоть и располагалось так близко к центру событий. Королевские покои выходили на аптекарский огород, расположенный так, чтобы улавливать как можно больше света; для этого же там устроили террасы. Постучав несколько раз в дверь, Орамен обнаружил, что она открыта, перешагнул порог и снова позвал доктора. Было известно, что Джильюс в своей лаборатории ставит всякие опыты и порой не слышит (или делает вид, что не слышит), как его зовут.
Орамен прошел дальше по коридору, свернул под арку и оказался в какой-то комнате — видимо, приемной. Окна здесь выходили в маленький сад, высоко в небе виднелись облака.
— Доктор Джильюс? — снова позвал Орамен.
Перед окнами стояло нечто вроде стола, заваленного книгами, шкатулками, флаконами и ретортами. До принца донесся слабый звук падающих капель и едкий запах. Он прошел через приемную и убедился, что там никого нет. Ему не хотелось будить доктора, в случае если тот спит. Звук капель стал громче, а горький запах — сильнее.
— Доктор?..
Орамен застыл в изумлении.
Доктор сидел в деревянном кресле, обильно украшенном резьбой, голова его лежала на столе. Похоже, когда она падала на стол, несколько пузырьков и склянок опрокинулись, а другие разбились и отлетели в сторону. Капали на пол пролитые жидкости; одна из них дымилась, а когда капли падали на деревянный пол, раздавалось шипение.
Из обнаженной левой руки Джильюса торчал шприц с полностью утопленным штоком. Невидящий взгляд доктора был устремлен на медицинские принадлежности, разбросанные по столу.
Орамен невольно поднес руку ко рту.
— Господи, доктор Джильюс, — сказал он и сел на пол, боясь, что ноги могут подкоситься.
Вскоре он поднялся, откашлялся и оперся на стол. Тяжелые пары висели низко в воздухе.
Орамен подался вперед и распахнул два окна, выходящих во двор. Потом, глубоко вздохнув, дотронулся до шеи доктора, чтобы прощупать пульс, — и удивился, даже устыдился дрожи в своей руке. Кожа Джильюса была холодной, пульс не прощупывался.
Орамен оглянулся, даже не зная, что надеется увидеть. Тут царил беспорядок, но, вполне вероятно, он царил тут всегда. Ни записки, ни нацарапанного трясущейся рукой предсмертного послания.
Значит, надо известить дворцовую стражу. Но тут взгляд Орамена задержался на шприце. Там, где игла вошла в кожу, виднелась кровь, а вокруг — царапины, синяки, маленькие ранки, словно доктор с большим трудом попал себе в вену и проколол несколько раз кожу, прежде чем нашел нужное место.
Орамен снова коснулся обнаженного запястья Джильюса, рядом с синяками, и опять закашлялся, вдохнув пары. Потом он поднял другой рукав докторской рубашки и увидел такие же синяки и царапины. Подлокотники кресла были широкими и плоскими.
Опустив рукав, Орамен отправился на поиски охранника.
Окты использовали сотни своих крупнейших лифтов и с полдюжины шахт, перегоняя кабины-суда, как торговец — костяшки на счетах при подсчете дневной прибыли. Кабины заполнялись людьми, животными, двигателями, артиллерией, самоходами, продовольствием и материалом на Восьмом, потом быстро опускались на Девятый, чтобы разгрузиться и мчаться назад по башне Иллсипин за новым грузом. Несмотря на скорость кабин, это заняло целый день — в таком титаническом предприятии задержки были неизбежны.
