Животные в лифтах пугались, не желали заходить или выходить (пугливее всех оказались хефтеры, самые многочисленные из вьючных животных), роазориловые цистерны протекали, грозя пожарами, паровые самоходы ломались (один взорвался уже в лифте, не повредив его, но поубивав многих пассажиров — октам пришлось извлечь кабину и очистить ее), происходили сотни других несчастных и не очень случаев, немыслимо затягивавших процесс.
Регент тил Лоэсп и фельдмаршал Уэрребер кружили на своих лиджах у слабо освещенной башни Иллсипин, наблюдая, как огромная армия собирается с солнечной стороны — там было лишь немногим светлее. Затем, по-прежнему в сопровождении эскорта, они приземлились на холме перед долиной. Над ними и вокруг них в темных небесах летели разведчики на лиджах и каудах — едва заметные тени, выслеживающие врагов. Но те, похоже, и не подозревали об их присутствии.
Гелиостатик Оаусиллак, который, казалось, низко парил над долиной в направлении дальполюса, проливал на эту сцену убийственный красноватый свет. Тил Лоэсп подошел к Уэрреберу, снял летные перчатки и потер рукой об руку.
— Все идет хорошо, фельдмаршал? — спросил он.
— Идет-идет, не сомневайтесь, — заверил его Уэрребер, отдавая своего лиджа на попечение слуги.
Дыхание животного клубами поднималось в воздухе.
Здесь даже воздух иной, подумал тил Лоэсп. На каждом уровне, вероятно, был свой запах, но это теперь выглядело тактическим различием — здесь же он имел дело с различием стратегическим, с чем-то основополагающим.
— Нас не обнаружили. — Тил Лоэсп снова окинул взглядом собранную армию. — Пока этого достаточно.
— Мы пришли необычным маршрутом, — сказал Уэрребер. — Мы далеко от цели. Даже дальше, чем от дома.
— Расстояние от дома не имеет значения, пока окты остаются нашими союзниками, — возразил тил Лоэсп. — От дома нас отделяет чуть больше часа.
— Пока окты остаются нашими союзниками, — эхом отозвался Уэрребер.
Регент уставился на него пронзительным взглядом, потом медленно отвел глаза.
— Вы им не доверяете, да?
— Не доверяю? Доверие — не то слово. Они будут делать то или иное, и эти действия будут соответствовать их обещаниям или не будут. То, что руководит октами, скрыто за столькими слоями непереводимых мыслей, что речь тут можно вести и о чистой случайности. Их чужеземная природа исключает такие человеческие понятия, как доверие.
Тил Лоэсп еще никогда не слышал от Уэрребера столь пространных речей. Уж не занервничал ли фельдмаршал?
— Доверять октам так же странно, как любить их, — кивнул он.
— Тем не менее пока они держат слово, — заметил Уэрребер. — Сказали, что обманут делдейнов, и обманули.
— У делдейнов может быть другая точка зрения.
— У обманутых всегда другая точка зрения, — изрек фельдмаршал, не сдаваясь.
Тил Лоэсп не мог не думать, что теперь они находятся в таком же положении, что и делдейны, когда их армия месяц назад выходила из Ксилискинской башни. Делдейны тогда, несомненно, были убеждены, что окты предоставили им специальный допуск в обычно недоступную башню для неожиданного вторжения в исконные сарлские земли.
Ух, как они, верно, надувались, полагая, что теперь окты на их стороне! Наверное, слушали такие же россказни о том, что окты, мол, прямые наследники строителей пустотелов, и так же снисходительно кивали. И верно, считали свое дело правым — тем более когда это признали великие державы. Наверняка именно так они и думали. Тилу Лоэспу казалось, что никто никогда не сомневался в своей правоте, и все разделяли странную веру в то, что одна только страстность в защите убеждений, пусть и ошибочных, делает их истинным.
Все были идиотами.
Нет ни правых, ни виноватых, есть только эффективность и неспособность, сила и слабость, коварство и доверчивость. Преимущество тила Лоэспа состояло в том, что он знал это. Но знание не обеспечивало ему морального превосходства — на сей счет он не заблуждался.
Он сам, Уэрребер, армия и сарлский народ по-настоящему могли рассчитывать лишь на то, что их планы каким-то образом отвечают планам октов и будут отвечать, пока все не завершится. У октов имелись свои резоны, чтобы желать падения делдейнов и возвышения сарлов. У тила Лоэспа были свои соображения об этих резонах и о том, почему они выбрали этот, далеко не очевидный, маршрут. Но он охотно признавал, что сейчас сарлы — это просто инструмент, которым окты пользуются в своих целях. Все будет не так, когда он, Лоэсп, сможет влиять на положение дел. А пока что окты манипулировали ими.
Однако перемены все равно неизбежны, думал он. Бывают времена и обстоятельства, когда еле заметное, но решительное движение влечет за собой каскад весьма серьезных событий. И тогда использующий может стать используемым, а инструмент — рукой и даже мозгом, стоящим за рукой. Разве не был он, Лоэсп, правой рукой короля? Разве не был он образцом доверенного и отважного помощника? Но когда пришло время, разве не нанес он удар с силой, внезапно проявившейся и копившейся всю жизнь? Вот она, обратная сторона незаслуженного почтения и подобострастия!
Он убил своего короля, человека, которому он, по мнению всех окружавших его людей (а не готовой поверить во все толпы), был обязан всем. Но он-то знал правду: быть королем означает быть главным забиякой в стране забияк и забитых, главным фанфароном и шарлатаном среди сборища хвастливых жрецов и запуганных приспешников, в чьих головах редко заводятся мысли. Король не обладал врожденным благородством или даже правом царствовать. Идея наследственной передачи престола была сплошной глупостью, если престол доставался таким ничтожествам, как марионетка Орамен и безнадежный пьяница Фербин. Жестокость, воля, беспощадное применение власти и силы — вот что обеспечивало авторитет и влияние.
Побеждал тот, кто ясно понимал устройство этого мира. Тил Лоэсп видел, что Хауск может довести сарлов лишь до определенного предела, но не дальше. Король этого не видел. И потом, он не понимал, что даже у самого доверенного помощника могут быть свои планы, желания и амбиции — и воплотятся они наилучшим образом лишь при его, короля, устранении. Хауск доверял тилу Лоэспу, а это было глупо. У короля было затуманенное, искаженное зрение. А если ты находишься на королевской высоте, приходится платить за недомыслие.
И вот он убил короля, но это почти ничего не значило. Убить короля или убить простолюдина — какая разница? Большинство людей понимало, что их жизнь ничего не стоит, что любая жизнь может оборваться в любой момент. Они так высоко ценили свою жизнь только потому, что не имели ничего другого, а не потому, что думали, будто она так важна в мировом масштабе. Дабы убедить людей в этом, требуется религия. Но он позаботится о том, чтобы сарлам проповедовали не высокое предназначение личности, а смирение и покорность.
Он понимал теперь, что в связи с убийством Хауска сожалеет лишь об одном — о том, что это случилось так быстро. У бывшего короля даже не было времени по достоинству оценить произошедшее, поразмыслить перед смертью о том, что, вероятно, происходило все эти годы в голове его преданного слуги.
Но это были мелочи.
Пока что войско двигалось без потерь — на три четверти, даже больше, армия благополучно переправилась, и на Восьмом оставалось достаточно сил, чтобы пресечь любую отчаянную атаку делдейнов.
Возможно, они все еще сохраняли преимущество внезапности. Небольшой аванпост разведчиков на лиджах (специально выделенных делдейнами, чтобы наблюдать за башней и сообщить, если через нее попытаются напасть) быстро уничтожили во время первой картины этого последнего акта войны. Сделать это доверили новосозданной Регентской гвардии, лучшим из лучших, и та блестяще выполнила задание. Делдейны не знали проволочного телеграфа. Самыми быстрыми средствами связи у них были оптический
