журналах и газетах начали появляться фантастические снимки небесного корабля, а одна южно- американская газета умудрилась даже сообщить о падении „Звезды Африки“ прежде, чем литейщики пробили отверстия домны, из которой должна была потечь жидкая сталь в приготовленные формы.
Луна сделалась популярнейшим небесным светилом, даже затуманенное солнце и „Свенденгамовское облако“ отступили на задний план. В иллюстрированных журналах на каждой странице виднелись из'еденные кратерами ландшафты, меланхолические темные равнины луны. Прошлое луны, вопрос о ее былой обитаемости трактовались с большим или меньшим знанием дела; Большая Опера Иоганнесбурга делала блестящие сборы фантастической оперой: „Поездка на луну“.
Со всех сторон сыпались предложения принять участие в поездке. Некий австралийский овцевод предлагал оплатить всю стоимость полета за место пассажира. Некое „Общество оккультистов“ — в Бомбее еще существовали такие чудаки! — распространяло брошюру, в которой говорилось, что лунный мир является местом пребывания „душ“ земных обитателей, в земном своем существовании совершивших тяжкие грехи; брошюра предостерегала от опрометчивой поездки в „юдоль нераскаянных душ“.
Не мало поступило и серьезных советов от астрономов и техников; они тщательно обсуждались и в нескольких случаях даже побудили Стэндертон-Квиля к внесению изменений в ту или иную часть летучего корабля. Весьма ценными в этом отношении явились доклады одного японского исследователя метеоров. Этот ученый указывал, что летучему кораблю, главным образом, угрожают частицы падающих звезд и метеорные камни, носящиеся в мировом пространстве. В течение суток в земную атмосферу попадает свыше десяти миллионов таких падающих звезд; миллионы метеорных камней носятся в пространстве. Большинство этих крохотных небесных осколков едва достигают размера горошины, но встречаются камни величиной с кулак и даже с винную бочку. Они мчатся со скоростью, в тысячу раз превышающей скорость курьерского поезда, и ясно, что такой камень должен пробить стальную стенку гранаты, как ружейная пуля пробивает картонную коробку.
Баумгарт отнюдь не забывал об этой опасности, он даже считал ее единственной опасностью во время полета в небесном пространстве. Но против этого ничего нельзя было поделать; кроме того, эти осколки вообще весьма редко достигали размеров, опасных для стального панцыря небесного корабля. Приходилось в подобных случаях рассчитывать на счастье, помнить старую пословицу, что смелым бог владеет.
Тем не менее, тщательные статистические выкладки японца побудили Стэндертон-Квиля сверх обивки внутренних стенок корабля устроить еще тонкую стальную стенку, чтобы легче было находить бреши, пробитые небесным снарядом. Он решил наготовить свинцовых клиньев всевозможных размеров, чтобы ими немедленно затыкать образующиеся бреши.
Словом, приходилось учитывать тысячи мелочей. Но главное заключалось в безупречном устройстве взрывных камер. Они изготовлялись из чистой платины и стоили свыше миллиона франков. Благодаря весьма остроумному расположению теплораспределительных приборов, жар отводился от этих камер в другие помещения летучей гранаты, которые могли сильно пострадать от холода мирового пространства. Кроме того, вокруг взрывных камер проведены были охладительные трубы, в которые при быстром полете снаряда должен был вливаться холод межпланетного пространства.
По всей своей четырнадцатиметровой длине „Звезда Африки“ разделялась на пять неравных помещений, соединявшихся небольшими люками. Использован был каждый вершок пространства. Впереди находилась каюта рулевого с рулем, измерителем скоростей и ртутным горизонтом, с контрольным аппаратом высоты, температуры взрывных камер и тому подобными инструментами. Оттуда можно было попасть в небольшую камеру, заключавшую в себе продовольствие для пассажиров, шубы, всякого рода предметы обихода и стальные бутылки для сжатого атмосферного воздуха. К этому помещению примыкала главная каюта в центре судна, оборудованная для жилья и сна свободных в те или иные часы от работы членов экспедиции. Над ее устройством не мало поломали себе голову, чтобы при всех положениях, какие могла занять летучая граната, в ней можно было с удобством поместиться. Большой стол, глубокие кожаные кресла, прикрепленные к стенкам койки, шкафы для карт и книг, разные мелочи для дальней поездки, посуда и тому подобные предметы были размещены наиболее целесообразным образом.
За этим „салоном“, как Стэндертон его называл, находилась небольшая каморка, соседняя с помещением машиниста. Здесь в цинковых ящиках хранилась тысяча белых коробочек с узамбаранитными пилюлями, готовыми для введения во взрывной автомат, который при помощи часового механизма всовывал их в зажигательные камеры и заставлял взрываться. Тут же помещались запасные части, всевозможные инструменты и несколько бутылок с жидким гелием на всякий случай.
Наконец, в хвостовой части помещался машинист. Здесь за автоматом поблескивала широкая платиновая стена взрывной камеры, тянулась сеть труб отопления, светились на стенках сигнальные аппараты, которыми машинист обменивался с рулевым, находившимся впереди.
Снаружи виднелись пять выводных трубок, выпускавших газы, образовавшиеся от взрыва, в пространство. Они блестели на солнце, как серебряные трубы духового оркестра.
Круглые окна четырехдюймового хрустального стекла, в которое вплавлены были сетки из стальной проволоки, открывали вид на все стороны. Они были таких размеров, что даже Арчибальд Плэг мог пролезть в окно. Зажатые в крепкие резиновые кольца, окна были плотно привинчены. Они служили и для входа, и для выхода из стальной темницы. Между наружной стальной броней и внутренней стальной стенкой Стэндертон соорудил толстую, в три дюйма, стенку из чистой шерсти. Все помещение в случае надобности могло получать хоть и не слишком яркий, но достаточный свет, ибо на корабле имелся запас аккумуляторов. И если прибавить, что корабль нес на себе также „химическую печку“, выделявшую путем простого химического процесса теплоту, достаточную для нагревания кушаний и напитков, то этим будут перечислены все важнейшие приспособления корабля, собиравшегося пуститься в небесный океан.
Впрочем, все это еще только значилось на бумаге или готовилось по частям в специальных мастерских, либо подвергалось испытанию, и вообще требовало изменений.
Стэндертон-Квиль, в сопутствии инженера Готорна, метался во все стороны. Он жил в своей родной стихии и не на минуту не терял самообладания. — Я не раньше пущусь в это путешествие, чем приду к убеждению, что последний винтик в столе или самая простая дверка шкафа соответствуют своему специальному назначению. Луна ждала нашего посещения тысячу миллионов лет и подождет еще несколько недель, а я твердо решил разнести вдребезги гранату, если у меня будет впечатление, что она не даст наверняка всего, что я от нее жду! Несколько лет тому назад я видел в музее Тимбукту засохшую мумию одного техника, который восемьсот лет тому назад сделал с негодными средствами попытку достигнуть в стальном шаре морских глубин в три тысячи метров и исследовать их; он остался на дне, и через несколько столетий по какой-то случайности эта проклятая штука опять поднялась на поверхность. Во всех наших приготовлениях я постоянно думаю об этой мумии! У меня нет ни малейшего желания через какие-нибудь восемьсот лет лежать в музее под любопытными взглядами наших потомков, как какая-нибудь засушенная слива!
— Совершенно мой взгляд, — добавил Ковенкотт: — одному чорту известно, куда денется с нами „Звезда Африки“, если мы не будем держать ее крепко за шиворот!
Одновременно Готорн вел переговоры с Обществом глубоководных работ в Бомбее, чьи превосходные аппараты для искусственного дыхания славились по всему миру. Обществу хотелось создать для интересного предприятия прибор, из ряду вон выходящий в смысле практичности и надежности, ибо существовавшие дыхательные приборы были неудобны для непрерывного семидесятидневного употребления. После долгих опытов и здесь, наконец, цель была достигнута, и конструктор сам испробовал свое произведение в течение восьми суток в безвоздушной стальной опытной камере, из которой он по прошествии пяти суток вышел совершенно таким же здоровым и веселым, каким в нее вошел. Главное заключалось в том, чтобы с маской удобно были есть и пить, чтобы ранец со сжатым воздухом не мешал движениям и не беспокоил даже во сне. Дышать было легко, воздух притекал весьма равномерно и не имел решительно никакого запаха или привкуса. Баумгарт, целые сутки ходивший в такой маске, должен был признаться, что вдыхаемый через маску воздух чище и свежее атмосферы Капштадта, полной пыли и газов, выделяемых фабричными трубами.
Таким образом, все, что значилось на бумаге, постепенно принимало образ живой действительности. Уже недалек был день, когда можно было начать пробный полет. Стэндертон предложил Арчибальду Плэгу покинуть уютный старый погребок в порту Багамойо, приехать в Капштадт, залезть в воздушную темницу и
