Она поднялась со скамьи.
– Пойдем, пора уже. Тут не так просто, пока еще доберемся...
Чтобы церберша на входе не цеплялась к Саше, они вошли в здание через другой подъезд, ведущий в поликлинику – там, в толпе людей, никто вопросов не задавал. Ведомая своим новым чутьем, Маша четко находила дорогу, безошибочно ориентируясь в безликих коридорах. Ее самое удивляла эта открывшаяся способность – в обычной жизни Маше, напротив, был присущ полный «топографический кретинизм» – извечная способность интеллигентной женщины заблудиться в трех прямых углах. Наверное, Центр принял меня и я теперь с ним срослась – мелькнула безумная мысль, но Маша от нее отмахнулась, потому что за последним пролетом лестницы, по которой они подымались, уже ждало их – и чем ждало, неизвестно – отделение реанимации новорожденных.
На этот раз их пустили внутрь. Давешняя тетечка, узнав Машу, молча взяла ее за руку и провела по узкому коридорчику в какую-то вроде приемной маленькую комнатушку, кивнула в сторону узкой скамеечки, стоявшей вдоль стены и вынула из шкафа белые халаты, зеленые бахилы, маски и шапочки на головы.
– Одевайтесь пока, я сейчас доктора позову.
Маша с Сашей стали торопливо натягивать выданную одежду, путаясь в завязках от бахил, и тут в комнатку вошла худенькая высокая женщина, довольно еще молодая, с усталым добрым лицом.
– Здравствуйте, меня зовут Ольга Викторовна, я ведущий врач вашей девочки...
Маша вскинулась было что-то спросить, но Ольга Викторовна сделала рукой останавливающий жест, дескать, не перебивайте, и Маша промолчала.
– Состояние ребенка тяжелое, в наличии синдром дыхательных расстройств, ателектаз легких, начинающаяся пневмония, была проведена интубация дыхательных путей, подключен аппарат «искусственные легкие», ребенок получает...
Далее следовал перечень лекарств, состоящий из непонятных полулатинских названий. Маша слушала все это, как-то странно успокаиваясь, словно бы все эти медицинские термины, половину которых она не могла уяснить до конца, не могли иметь отношения ни к ней, ни к ее ребенку.
Доктор закончила, сделала паузу, затем кивнула Маше:
– Что вы хотели спросить?
– Ольга Викторовна, – выговорила Маша хриплым шепотом (почему-то ей свело горло), – а если так, попроще, как там? Как она?
Маша имела в виду, конечно, тот самый главный вопрос: «Будет ли жить?», но произнести его ей было не по силам. Врач, впрочем, кажется, поняла.
– Ну что я могу вам сказать? Состояние, конечно, тяжелое, у нас легких детишек нет, но при этом ваше положение далеко не худшее. Ребенок стабилен, через машину, но дышит, потом, она все-таки почти доношенная, вес совершенно нормальный, хотя сейчас отеки большие, точно трудно сказать, но девочка крепенькая, и мы делаем все, что можем... Будем надеяться.
– Скажите, – Маша собралась с силой для нового вопроса, – а отчего такое могло произойти? Ведь все было нормально, и беременность, и роды, она кричала, как родилась. Почему?
– Ну, точно вам этого никто не скажет. Может быть ряд причин – роды были слишком быстрые, – Маша кивнула, соглашаясь, – ребенок хоть и немного, а все-таки родился раньше срока, мало ли, что еще.
– Там пуповина была на шее, – подсказала Маша.
– И это тоже могло сказаться, хотя навряд ли. Асфиксии-то как раз почти не было. Словом, теперь не скажешь, будем стараться справиться. Пойдемте, я вам ее покажу.
Маша совсем забыла, что Сашка тоже был здесь, и даже удивилась, услышав его вопрос:
– Скажите, доктор, мы можем что-нибудь сделать? Ну, я не знаю... Чем-то как-то помочь...
– Да, конечно, – доктор слегка улыбнулась. – Я собиралась вам об этом сказать чуть позже, но раз вы спросили... Из тех лекарств, что получает ваш ребенок, есть одно – я напишу вам название – его больница не дает, оно дорогое, и родители покупают сами. Вам мы пока переливаем, но как бы в долг, взяли пока из запасов, покупают же сразу на весь курс. Так вот, вы тоже найдите, оно довольно редко где бывает, и принесите как можно быстрее. Я вам напишу и телефон справочной дам. Кстати, – добавила она, – у нас тут, прямо в здании, хорошая аптека, может быть, в ней как раз есть – неделю назад там кто-то покупал. Ну, пойдемте.
Они проследовали за доктором в глубь отделения, та остановилась перед одной из дверей, подняла на лицо маску и жестом показала Маше с Сашей сделать то же.
За дверью был большой светлый зал, все стены его были уставлены медицинской аппаратурой, датчики, трубки, провода, а на некотором расстоянии от этих стен стояли один, два... восемь прозрачных пластиковых ящиков, закрытых со всех сторон. Ящики были опутаны проводами и трубками, и в каждом на чем-то белом и мягком неподвижно лежал крошечный розовый младенец. Зрелище было настолько фантасмагорическим, неожиданным и жутким, что Маша не сразу осознала, что один из этих младенцев – ее собственный.
– Вот это – ваша, – указала вдруг Ольга Викторовна на третью справа коробку. – Посмотрите пока, я сейчас подойду, – и вышла.
Младенец – трудно было назвать его девочкой, мальчиком ли – лежал, раскинувшись, на спине. Ножки, ручки – в стороны. Крохотные запястья были обмотаны матерчатыми манжетами, от них шли провода к разным датчикам на стене. Из носа, уголка рта, пупка торчали и уходили куда-то еще пластиковые трубки. Головенку охватывала еще какая-то лента, из под нее тут и там торчали рыжие волосики.
– Смотри, Сашка, она рыжая, – удивленно прошептала Маша. Муж не ответил.
У младенца был аккуратно очерченный ротик с капризно вздернутой верхней губой, носик-пуговка. Под глазами чернели жуткого вида синяки. Почему-то Маша отдельно заметила очень длинные, тонкие пальчики на руках и круглые розовые пятки.
Надо сказать, при всем обилии трубок и безобразии синяков, младенец не производил впечатления, будто вот-вот умрет. Казалось, он просто спит и трубки ему мешают – на мордочке было довольно хмурое выражение.
– Сашка, ну посмотри же, у нее такое лицо, как у тебя, когда от работы отвлекают. Совершенно твой ребенок, ну, гляди...
Поскольку ответа опять не было, Маша оторвалась от ребенка и глянула, что ж там с мужем-то происходит. Сашка стоял, отрешенно глядя в одну точку, и будто не слыша Маши. «Только не хватало еще, – пронеслось в голове, – не грохнулся бы тут в обморок, тогда и меня пускать перестанут».
– Сашка, – сказала она вслух. – Сашка, очнись немедленно! Слышишь, что говорю?
Муж посмотрел на нее, словно с трудом узнавая, но все же взял себя в руки.
– Маш, я пожалуй, выйду, – тихо произнес он. – Я тебя лучше там подожду.
Маша не возражала. Строго говоря, ей было не до него. Она вдруг поняла, вернее, даже почувствовала, что хотя бы для относительного душевного спокойствия ей теперь нужно просто все время находиться здесь, что, когда она видит девочку, кошмар отступает, где-то за дверью остаются страшные слова и непонятные события, а здесь ребенок, он просто спит в своей коробке, ему снятся сны, ничего ужасного не происходит, а трубки и датчики... Ну подумаешь, трубки, можно и с ними жить...
Ребенок вдруг засопел, дернул ногой.
– Ш-ш, – улыбнулась Маша, – ш-ш, тише, маленький...
Вернулась Ольга Викторовна, посмотрела на Машу вопросительно.
– Мне надо уходить? – огорчилась она. – Ольга Викторовна, а когда еще можно прийти? А можно, я буду тут что-нибудь делать, как-нибудь помогать?
– Нет, – покачала головой врач. – Помогать нам тут нельзя, но вы не волнуйтесь, у нас медсестры замечательные и врачи тоже.
– Ну ладно, а можно, я просто так, в уголку...
– Нет, милая, – врач была мягка, но настойчива. – У нас тут реанимация все-таки. Прийти посмотреть можно, вот так, ближе к вечеру, когда поспокойней, а оставаться нельзя.
– А что еще можно? – не сдавалась Маша.
– Молоко приносить можно, – сказала вдруг Ольга Викторовна. – Кормить-то мы их кормим. Только не прямо к нам, а относи на молочную кухню, они там стерилизуют и раздают, ты свое подписывай, ребенку родное материнское молоко лучше.
– А если оно лучше, зачем его стерилизовать? – Маша не представляла, что в ней может быть столько
