Беда разрасталась. Теперь на ее фоне возможные медицинские знакомства казались мизерны и убоги, а собственные силы – ничтожны. Может, позвонить все-таки маме, мама всегда во всем ее выручала, уж она-то как-нибудь разберется с этой проблемой... Но тут же вспомнилось, как мама не нашла в себе сил навестить ее, Машу, в роддоме после визита в реанимацию. Нет, маме нельзя. Господи, ведь ей к шестидесяти, и давление скачет, и здоровье уже не то, нельзя вешать на нее еще и такое. Да и что она может, чего не могла бы Маша сама? Знакомые-то все одни и те же.
Сашка? На Сашку в области быта и никогда-то не было особых надежд, а тут он совсем растерялся, вон и с лекарством тогда... Нет. Значит, надо самой. А сама она – она же трубку телефонную не может в руки взять, чтобы не разреветься, ей бы цедить свое молоко, да сидеть неотрывно над детской кроваткой, в этом режиме она еще существует, а с кем-то разговаривать, да еще про беду свою объяснять...
Вечной счастливице, Маше невозможно было представить, как она будет просить кого-то чужого помочь ей с ее бедой. Почему кто-то должен ей помогать? У всех своего хватает, а она, Маша, гордая и прекрасная, идет по жизни, как по ковровой дорожке, и до проблем не снисходит. Конечно, это не так, но кто же об этом знает? Счастливая, удачливая, богатая иностранка... И вдруг такое.
И Маша, отчетливо сознавая, что да, свои проблемы надо решать самой, так же отчетливо вдруг поняла, что если она не переступит сейчас через свои слабость и немощь, гордыню и истерику, комплексы, предубеждения и Бог весть что там еще, ее ребенок, долгожданная девочка, просто спокойно погибнет во время плановой перевозки, а она, Маша, гордая и прекрасная, сможет сидеть над детской могилкой до конца дней.
– Значит, так, – сказала Маша себе. – Значит, так.
Вернувшись домой, кинулась за записной книжкой. Один телефон, другой – набралось номеров шесть полезных. Сашка, вникнув в проблему, ничего конструктивного, как и ожидалось, не внес, зато сообщил, что списался по электронной почте с приятелем в Америке, у которого есть знакомый хороший врач, который считает, что ребенку в таком состоянии самое главное – покой.
Маша промолчала. За короткий срок в ней произошла-таки разительная перемена. Она, как говорят спортсмены, «уперлась». Все стало понятно и определенно. Если кто-то способен что-либо сделать для девочки, то это – она, и только она. Отчаяние в ее душе, сплетясь с яростью, образовало сгусток разрушительной энергии, которую жаль было тратить на внешние раздражители. Маша почти физически ощущала в себе этот ком. Он выжигал внутренности, но странным образом блокировал нервы. Она больше не плакала. Очень спокойная, она звонила, как автомат, по всем найденным номерам, четко и грамотно формулировала проблему, составляла дальнейшие планы и записывала результат.
«Здравствуйте, это Маша, у меня такая проблема: мой новорожденный ребенок пяти суток от роду находится в реанимации на аппарате искусственного дыхания с диагнозом (следовал диагноз), наша больница закрывается на профилактику, его должны куда-то перевести, я ищу место в хорошей детской больнице с отделением реанимации новорожденных».
Как правило, ей давали телефон еще кого-то, кто может что-нибудь знать, цепочки вились, но результата пока не было.
Саша позвал ужинать. Отзвонив последний номер, Маша рассталась с телефоном, прошла на кухню. Едва опустилась на стол, телефон зазвонил. Саша, памятуя о вчерашнем, рванул было отвечать, но Маша успела раньше, сняла трубку сама.
Это была Татьяна Ивановна, Машин врач – звонила узнать, как дела. Маша ей рассказала.
– Ни в коем случае ты не должна никуда ее забирать.
– Но что можно сделать? Центр закрывается...
– Центр закрывается, а часть детей они все равно оставят. Ты должна поговорить с этой завотделением. Будет стоить денег, но это лучший вариант.
– Да господи! Какой разговор, но она ведь, как стена.
– Ты не волнуйся, молоко пропадет. Молока хватает?
– Не то слово – литрами вожу.
– Ну и все. Вози. А с заведующей я завтра поговорю, и ты потом подойдешь, скажешь – так, мол, и так, оставьте ребеночка, я готова частным образом... Ну знаешь же.
Маша молчала. Решение казалось гениально простым. И что было самой догадаться... Перед глазами встало суровое лицо заведующей. Да нет, непохоже было, что денег хочет – ни слова, ни намека.
– Татьяна Ивановна, а если она не согласится? Непохоже было...
– Тогда будем думать. Но она согласится. Я же сказала, я с ней утром поговорю. Иди ложись спать.
Утром Маша ехала в больницу, как осужденный идет слушать приговор. Банки в сумке звякали, сердце падало. Но все обошлось очень спокойно. Заведующая нашла ее после первого же кормления, позвала в кабинет. Очень буднично изложила программу действий:
– Мы официально закрываемся послезавтра, до этого дня ребенок лежит на общих основаниях, а со следующего числа вся бригада врачей, получается, будет работать на вас.
Маша только кивала.
– Это будет стоить, – она назвала сумму в рублях, Маша судорожно пересчитала, получилось около ста долларов, – в день. А там уж, сколько пролежите. Девочка ваша идет ровненько, через пару дней, думаю, искусственное дыхание не понадобится. Мы ее положим в отдельную палату, будете приходить, заниматься с ней. И вы абсолютно правы, такого ребенка очень опасно куда-то перевозить.
Заведующая глядела на Машу почти ласково. Маша снова закивала головой, чтобы она только не передумала, но та и не собиралась.
– Ну вот, мы с вами договорились, приходите на следующее кормление. Если хотите, я скажу девочкам, чтобы вас пускали отдохнуть на диванчик в ординаторской.
На диванчик Маша хотела. Идея снова болтаться по окрестностям не привлекала, а еду она сегодня взяла с собой. Быт стремительно обустраивался. Непонятным оставалось только одно – зачем было вчера доводить ее до нервного срыва. Ради ста долларов в день? Она бы и вчера согласилась, она и на большее согласилась бы, можно же было по-человечески сказать... Интересно, сколько тут будет таких, как она?
Таких оказалось еще двое. Диванчик в ординаторской трансформировался в небольшую палату. Кроме диванчика там стояло три пластиковых корытца на ножках («детские кроватки», – не сразу догадалась Маша), пеленальный столик, два шкафчика с лекарствами и какими-то медицинскими штучками, пара кресел и письменный стол. У стола, положив на него голову, спала женщина. Машин приход разбудил ее.
У Лены – так звали женщину – ребенок родился семимесячным, но чувствовал себя хорошо, набирал в весе, выписка у них была не за горами. Лена жила в этой комнатке уже дня три, мальчик ее лежал тут же, просто сейчас был на процедурах. Кроме них была еще женщина, с девочкой, но она приходила редко, раз в день – проведать.
– В общем, тут хорошо, – рассказывала Лена. – За деньги они стараются. Сестрички хорошие, и врачи. Нормально.
– Ой, да я так рада, что сюда попала. Увезли бы неизвестно куда, и что. А тут все-таки...
Беседа их прервалась приходом медсестры с младенцем на руках. Лена споро подхватила его, понесла на столик перепеленывать, уверенно развернула, подхватила, переложила... Маша смотрела на нее с суеверным ужасом – казалось, если бы ей самой дали подержать ее девочку, она бы обращалась с ней, как с хрустальной, а тут... Счастливая Лена...
Медсестра перехватила Машин взгляд.
– Не переживайте, скоро и вы так будете.
На глаза опять навернулись слезы. Маша всхлипнула и отвернулась.
Так начался новый этап ее отношений с больничным Центром. В Машином сознании все, связанное с этой историей, слилось постепенно в единое понятие, реальным воплощением которого стало это серое длинное здание – Центр. Где-то в его глубине, в сплетении коридоров, лежало ее дитя, как спящая красавица в сказке, и пробуждение не зависело от внешних причин. Ее жизнь была там, внутри, а все, что оставалось снаружи, не имело значения. Когда она подъезжала по утрам на автобусе, и через легкую завесу березовой листвы начинал, как корабль, проступать издалека знакомый силуэт, на глаза неизменно наворачивались слезы. На время утренней дороги приходилось надевать темные очки.
Все эти дни Маша жила, словно отгородившись от внешнего мира прозрачным непроницаемым колоколом, изваянным из терпения и надежды. Она почти ни с кем, кроме врачей, не разговаривала и почти
