разбудить его – на службу опаздывать не хотелось, но, подойдя, пожалела. Очень рано, совсем темно, легли вчера за полночь, да он еще весь избитый... Пусть спит. Как только с ключом быть? У нее один, без ключа не уйдешь, дом нараспашку оставлять нельзя, а Костя ведь не станет дожидаться, пока она вернется...
Идея мелькнула внезапно. Инна, торопясь, даже не додумав все до конца, метнулась по комнатам, собирая по батареям развешенную Костину одежду, с большой охапкой в руках выбежала на террасу, глянула туда, сюда... Нет, тут найдет. Взбежала по лестнице на второй этаж, дернула дверь чулана. Там, в глубине, стоял старый хозяйский сундук. Инна без разбора запихнула туда Костину одежду, опустила тяжелую крышку, присела на нее сверху. Так. Пусть полежит здесь. Без одежды Костя не уйдет, она вернется пораньше, тогда и разберутся, что как.
Успокоившись, спустилась вниз, глянула – Костя спал. Подхватила сумку, пальтишко, быстренько обулась, заперла дом и побежала в город – служба вот-вот начинается, только-только успеть.
Пожалуй, впервые за долгое время служба показалась ей в тягость. И занятия потом тоже. Время тянулось, как прилипшее, мысли никак не хотели бежать по привычной дорожке, все время вырывались из- под контроля и уносились к дому, к Косте. Как он там, встал, без одежды, что делает, сердится ли на нее... А может, перерыв весь дом, давно уже уехал, распахнув заклеенное на зиму окно... Дом выстынет, потом не протопишь. Да нет, не станет Костя выдирать окно, он же знает, что дом не ее, он дождется.
Не выдержала, сорвалась домой уже в обед. Сказалась, что голова болит, что простыла, отпросилась с уроков. Всю дорогу старалась не бежать, от насыпи шла просто шаг в шаг, медленно, чтоб отдышаться, чтоб не запыханной появиться на пороге.
Пришла – дверь не заперта. Удивилась, почувствовав что-то не то, уже торопясь вошла в дом, через террасу, через другую дверь – и остолбенела. На накрытом столе дымился чайник, стояли какие-то кастрюльки, банки, хлеб. За столом сидели завернутый в простыню Костя с ватником на плечах, и – хозяйка дома.
Инна зажмурилась. Первое, что пронеслось в голове – провалиться сквозь землю. Хозяйка была не злой и не вредной, но чтобы такое... Ни одна хозяйка не станет терпеть, чтобы в дом водили посторонних мужчин. Да еще она, ученица из Монастырской мастерской. Стыдно-то как... И только потом вспомнилась ей Костина спрятанная одежда...
Втянув голову в плечи, Инна осторожно открыла глаза, искоса глянула на хозяйку. Та не кричала и вроде бы не сердилась – на первый взгляд. Инна скомканно поздоровалась.
– Здравствуй-здравствуй, – со значением в голосе ответила хозяйка. – Раздевайся, садись – пообедаем.
Инна кинулась извиняться. Рассказала, с дрожью в голосе, историю про Костину драку на вокзале, про ночное его возвращение, судорожно, с ужасом думая, что сказать про спрятанную одежду. К счастью, хозяйка перебила ее раньше – ей тоже было, что рассказать.
Оказалось, были какие-то неурядицы с оплатой за газ, по телефону не разобраться, нужно было лично идти в контору, а та, естественно, работает только с утра и в будни. Этим и объяснялось неурочное появление хозяйки в доме.
Она приехала на утренней электричке, уладила дела с газом, решила зайти домой, отдохнуть-выпить чаю перед возвращением в Москву...
– Я захожу, – тек возбужденный рассказ, – Захожу в свою кухню, а за столом сидит голый мужик с сигаретой.
Совершенно незнакомый. Я в ужасе – на улицу. Выскочила за калитку, нет – дом мой. Отдышалась, думаю, нет – что ж такое? Пойду обратно, разберусь.
– А я, – тут же вступал Костя, – проснулся с утра, тебя нет. Одежды тоже нет. Я поискал, не нашел, решил дожидаться. Сижу, курю, слышу – дверь открывают. Я обрадовался, думал, ты пораньше пришла...
– Я пришла, – Инна говорила тихо-тихо, головы не подняв. – Я тоже думала – пораньше.
И, снова, хозяйке:
– Вы простите меня, пожалуйста, я такую глупость наделала, такого больше не будет...
– Да ладно уж, Инна, не так уж и страшно, в конце концов. Хотя, конечно... – Снова полился рассказ о внедрении в дом.
Наконец оба они, и Костя, чуть раньше, и хозяйка – немного погодя, отбыли в Москву. Инна, накинув пальто, закрыла калитку на крюк изнутри, притворила за собой тяжелую дверь. Ф-фу...
Прошлась по холодной террасе, присела на лавку. За окном синел вечер. На белой раме посверкивала узорами изморозь. Гадко все как получилось. И не в хозяйке дело, в ней самой. Грех все это, пустой и стыдный. Главное, пустой. От этого еще гаже. Нашкодила, как мышь. И поймали, тоже как мышь. А что с мышью сделаешь? Противно.
Инна встала, встряхнулась, вернулась в теплую кухню. Зажгла свет, поставила чайник на плиту. Наверно, надо поесть чего-то... А впереди опять вечер, одинокий и унылый, с неясной душой.
Странным образом, когда она уже легла спать, неясность в душе, всю дорогу висевшая мутным комом, вдруг развеялась и просияла дурацким счастьем. А Костя все-таки мой! Ведь приехал, сам приехал. И ночевал!
– И еще приедет, – возникло вдруг откуда-то тайное знание. Не мысль, не мечта – знание, такое твердое, будто написанное в книге. Только в правильных книгах такого не пишут.
Но так и вышло. Костя приехал снова, не прошло и недели. Встретил ее с занятий, домой не пошел. Долго, до темноты, гуляли вокруг монастыря.
Они брели по узкой улочке мимо утонувших в сугробах домиков, сырой снег чавкал под ногами, пахло серым дымом из печных труб. Все было тихо и как-то мертво.
Костя почти ничего не говорил, и она тоже. Так же молча дошли потом до вокзала. Костя сел в электричку, а она побрела, – нет, пошла, – нет, побежала – по насыпи домой.
Потом он приехал снова, потом еще... Потом остался с ней ночевать, – но в этот раз она разбудила его поутру, так что из дому вышли вместе.
Эти его наезды – на день, на два – незаметно снова стали привычны и нужны. Инна, не признаваясь сама себе, жила ими, а в промежутке – ожиданием.
И Костя ведь не говорил ничего, ни про жену, ни про любовь, ни вообще про будущее, но где-то внутри, в душе, рядом с тем местом, где было знание, что он тогда приедет, жила тихая уверенность – все будет хорошо.
Снег стаял, кончался апрель, виднелся конец семестра. Учителя говорили ей, да и сама она знала, что учеба идет неважно, что мысли ее не о том, что она витает духом, а не работает.
Не только учеба, работа тоже стояла. Она еле-еле дошила последний заказ, нового не брала. Почему-то не было сил, не в руках, в душе. Знала, что плохо, пыталась даже молиться, ходила к исповеди. Но – не помогало. Молитва не очищала, исповедь не казалась подмогой.
Расцветала весна, хотелось петь, хотелось бежать в поля и летать там, раскинув руки...
С весной пришло тепло, а с теплом... Хозяева возвращались на дачу.
Они приезжали уже в пятницу, а иногда и в четверг, и оставались до понедельника. Шли разговоры о скором окончательном переезде – уют одиночества зимних дней приходил к концу.
Инна перебралась из нижней части дома наверх – в свой летний закуток. Перенесла книжки, рисунки, швейную машинку. На полке, заваленный тетрадками и листами, нашелся волшебный фонарь...
– Неси меня, мой корабь...
Наверху Инна повесила его над кроватью, на гвоздик, вбитый для ковра. Все равно – ненадолго.
В начале июля закончилась учеба. Прошли зачеты, выставка работ. Ее не хвалили, как раньше, да и не за что было. Но и не гнали. Учиться оставалось год, а потом...
Отпраздновали окончание, отгудели, затем отоспались. Пришла пора собираться. Костя куда-то запропал, не приезжал уже недели две. Да и некуда было – с конца мая хозяева жили в доме постоянно.
Они с Костей весь июнь уходили куда-то гулять, долго сидели в лесу, бывали на озере. Но это было – не то. Детские какие-то забавы. Но ничего, сейчас ей так и так ехать к маме, вот осенью...
Она уже заказала билет, на послезавтра. Сидела у себя в мансарде, разбирала вещи на лето – что с
