во времени весь внутренний режим напрочь, не смогу проглотить ни куска, но Надя, не слушая, усадила меня за стол и решительно наложила на мою тарелку всего понемногу, так что получилась целая гора еды. Не желая ее обижать, я взяла вилку, попробовала немного с краешку...
Все было чертовски вкусно. Просто ужасно, потрясающе вкусно. У продуктов был настоящий, свой, живой запах, овощи благоухали, копченая колбаса... Нет, колбаса – это вообще поэма, любые слова тут бессильны. Незаметно я смела с тарелки все дочиста.
– Ну вот, а говорила – не можешь, – улыбнулась Надя. – Покушать-то, оно всегда хорошо. Я там еще блины поставила, скоро напеку. Да и Дашку надо будить, хватит ей дрыхнуть, когда гости приехали.
Мишка старше меня на семнадцать лет. Сын маминой старшей сестры, по возрасту он попадал примерно посередине между мной и моей мамой, и хотя до нашего отъезда мы довольно много по- родственному общались, я всегда относилась к нему скорее как к старшему родственнику, вроде дяди. С братом, даже двоюродным, как-то предполагается быть на равных, а Мишка всегда казался мне сильно взрослее, солиднее и умнее. Вот с моей мамой они как раз дружили, особенно после смерти тети Светы. Собственно, поэтому при отъезде и не возникло никаких вопросов, что делать с квартирой. Все годы жизни в Америке мы, естественно, так или иначе поддерживали родственные связи, главная заслуга принадлежала, конечно, маме, она постоянно и писала, и звонила. Мишка даже приезжал несколько раз к ней в гости, а уж подарки мы собирали всей семьей пару раз в году. Так что, в общем и целом, все мы были более-менее в курсе взаимных семейных жизней.
Мишка работал чиновником среднего уровня где-то в министерстве энергетики, или того, во что оно трансформировалось в результате всех реформ. Он как-то объяснял мне это во всех подробностях, но я не смогла детально постичь, да, если честно, не очень и старалась. Главное – работал, получал зарплату, на жизнь семье хватало – и слава Богу. Надя, его жена, была учительницей, преподавала историю, и сейчас работала в каком-то очень крутом колледже, где ей тоже неплохо платили. Плюс еще они сдавали нашу квартиру и на все это жили, как я могла понять, совсем неплохо. Их собственная трехкомнатная квартира явно была не так давно после ремонта, с мебелью если не шикарной, то очень и очень приличного качества, еда... Еда вообще была на мой вкус роскошной. Машина, опять же, Мишка говорил, у него новая. Н-да. Интересно, нужно ли платить за Дашкин университет или образование так и осталось тут бесплатным?
Не видя ничего ужасного в таком вопросе – все то же самое мы только что обсуждали применительно к другим членам семьи, – я тут же его и озвучила.
– Кстати, Надь, где у вас Дашка-то учится? Вы за это что-нибудь платите?
Мой вопрос неожиданно ввел хозяев в смущение и тоску. Вместо того чтобы бодро начать рассказывать об успехах любимой дочки, как это сделала бы в ответ на такой вопрос я, Надя погрустнела, махнула рукой и отвернулась, поправляя что-то на столе, Мишка крякнул и потянулся за сигаретой. Происходило явно что-то не то. Я растерялась.
– Миш, вы чего? Надя? Что случилось? Я что-то не то сказала? Вы извините, если что, я же не знала...
– Да нет, Лиз, ты тут ни при чем, – с досадой ответил Мишка. – Просто... Больная тема. Она же не учится нигде у нас.
Дашка была на полгода младше моего собственного сына Женьки. Когда Мишка с Надей поженились, обоим было за тридцать, с детьми они тогда не спешили, я же, наоборот, выскочила замуж, едва-едва отпраздновав восемнадцатилетие, и родила меньше, чем через год. Собственно, вполне возможно, что Дашка появилась на свет потому, что Мишке стало обидно хоть в чем-то уступать сестре-сопливке.
В общем, Дашке сейчас должно быть примерно девятнадцать, и что же ей делать, как не учиться. Школу кончают в семнадцать, ну, может, годом больше-меньше... Не поступила с первого раза? Бывает, обидно, конечно, но ничего ведь страшного. Значит, сейчас должна готовиться вовсю. Все равно непонятно, чего они так уж убиваются. Может быть, институт стоит каких-то безумных денег? Вряд ли уж настолько безумных, какой бы он тут ни был, хоть МГИМО, это же все-таки не Гарвард. Мишка сказал бы маме, мы бы что-нибудь придумали всей семьей... Непонятно.
– Миш, – спросила я осторожно, – а куда она поступала-то? Что вообще происходит?
– Да никуда она не поступала! – Мишка в сердцах раздавил в пепельнице окурок. – Кончила школу, и сидит, фефела. Занимается неизвестно чем...
– Ну тише, тише, – замахала на него рукой Надя. – Не начинай. Хотя, конечно, мне тоже до слез обидно – так хорошо училась, головка ясная, аттестат без единой троечки, и поступила бы легко. А нет! Не хочет она, видите ли. Я уж договорилась даже, у меня в педагогическом и знакомые есть, а она: «Зачем я буду свою жизнь в пыли гробить?» Я, говорит, радоваться хочу, пока молодая.
– И что же она делает?
– Да что делает? Пошла в какую-то школу моделей, что ли. Я не очень понимаю, что они там делают, чему их учат. И учат ли вообще? На Дашку поглядишь – она спит, бывает, до полудня, потом приходит за полночь. «В школе была, у нас кастинг». Не знаю, что за школа такая. Даже уж и не спрашиваю.
– Распустила ты ее потому что, – вставил Мишка. – «Не спрашиваю». А я бы спросил!
– Ой, ну не надо только, – снова замахала на него Надя. – Он уж однажды спросил, – пояснила она мне. – Орал, орал на нее. И Дашка хороша – за словом в карман не полезет. Ругались так полдня, потом она дверью – хлоп. И три дня носу не казала. Я думала, с ума сойду. С тех пор уж не трогаем. И то, я уж думаю, бог с ним, с институтом, выйдет, может, замуж, как-нибудь обустроится. Она у нас девочка красивая...
– Кто красивая? – раздался сзади молодой свежий голос. – Ой, тетя Лиза! С приездом!
Мы обернулись. В дверях дальней комнаты, до того плотно закрытых, стояла прелестная высокая кукла с соломенными волосами ниже плеч и яркими голубыми глазищами. Коротенький халатик в розовую клеточку не скрывал ни сантиметра растущих, казалось, от самых ушей роскошных ног. Дашка. Я помнила ее примерно трехлетним пупсом, ковылявшим с мамой за ручку и пытавшимся отнять у Женьки какой-то совок. Потом Мишка еще присылал фотографии невыразительного подростка с блекло-серыми косичками, а тут – такая красотка! Вот ведь как чужие дети-то растут.
– Кто тут красивая, никаких вопросов быть не может! – ответила я. – Привет, Дашуня! Ну ты и выросла – не узнать. Я бы точно не узнала. Вот какие тут в Москве невесты-то ходят!
Последнее замечание было, конечно, несусветной глупостью с моей стороны, объяснимой только долгим перелетом и дурной головой. Женька, услышав, убил бы меня за такое на месте, чтобы не нарушала его privacy (как, кстати, это сказать по-русски?) и не вторгалась в личную жизнь. Но на Дашку, которая, очевидно, не отличалась такой суровостью нрава, мои сопливые восторги произвели неожиданно благоприятное впечатление.
– Ладно тебе, теть Лиз, – заулыбалась она, явно довольная. – Какая там красивая, я только встала, у меня и морда не накрашена, я и не причесалась-то толком.
Дашкино лицо больше всего напоминало яркий свежий персик, а волосы лежали по плечам блестящей волной. Я, честно говоря, не понимала, зачем вообще красить такую морду, но на всякий случай просто еще раз сказала девочке, что она чудесно выглядит.
– Хватит уже, будет тут задницей вертеть, – шуганула Дашку Надя. – Иди уже крась свою морду, да умывайся, я блины буду печь. Тебя только ждали, человек с дороги некормленый сидит, а ты все об одном.
Дашка фыркнула и исчезла в ванной. Я посмотрела на брата с женой.
– Слушайте, но какая у вас девица роскошная выросла! Просто обалдеть! Чего вы ее так шпыняете, я не пойму. С такими глазами она куда угодно поступит, как делать нечего.
– Поживешь тут с ней – поймешь, – перебил Мишка. – Именно что делать нечего. Ладно, хватит про Дашку, давай лучше мы вещи твои пока разберем.
– Ой, я же вам подарки привезла, – спохватилась я. – Где там мой чемодан?
– Успеешь с подарками-то, – Мишка встал и пошел в прихожую за чемоданом. – Жильцы твои уедут через неделю, раньше не получается. Пока у нас поживешь. Диван вот этот разложим, он широкий, тумбочку Надя поставит...
– Миш, да не беспокойся ты, я отлично размещусь. А с квартирой так. За сколько она сдавалась?
– Шестьсот долларов.
– Вот, Миш, я тебя выставила, я тебе эти деньги отдам. Пока за месяц, а там видно будет, как поживу. Договорились?
