— Я не полезу. Лучше ты найди Шевчука и скажи, чтобы он вынес билеты на служебный вход. У них же три билета, так что я смогу теперь пройти.
— Ладно, попробую. Но ты не уходи, пока я тебе не скажу. Все, я полез. Вот, блядь, так и буду всю жизнь с рваными яйцами через заборы скакать.
Он подтянулся на руках, занес ногу над оградой и спрыгнул с той стороны.
Я стояла и смотрела вверх.
Его голова появилась над забором.
— Алиса? Ну, чего ты замерла? Лезь на бочку.
— А на чем ты стоишь, что тебя видно? — удивилась я.
— На собственном хую. Не отвлекайся. Залезай.
— Сережа, не сходи с ума, я никогда не смогу перелезть через этот гребаный забор. Иди ищи билеты.
— Да тут толпа людей, я его никогда не найду. Лезь на бочку! — зарычал он на меня.
Он обладал такой властью надо мной, что я, как под гипнозом, влезла на чертову цистерну.
— Так, теперь попробуй подтянуться максимально высоко на руках, а я перехвачу тебя за талию и перенесу.
— А если у тебя не получится?
— Вот блядь, прыгай уже!
Ухватившись за край забора, я подпрыгнула так высоко, как могла. Громов обеими руками схватил меня и перетащил через забор, довольно сильно поцарапав мне бок. Очутившись в воздухе, без опоры, я зажмурилась от ужаса.
— Сережа, Сереженька, только не урони меня, — только и выдохнула я.
Я открыла глаза — Громов стоял на стуле, держа меня на руках, а вокруг сидели люди и с интересом наблюдали за всей операцией по моей транспортировке. Когда он опустил меня на землю, раздались аплодисменты. Мне было ужасно неловко, что все смотрят на меня и улыбаются, бок саднило. Я стеснялась проверить, цело ли платье, поэтому не придумала ничего лучше, чем как маленькая ухватиться за Громова и прижаться к нему, чтобы спрятать возможную дыру.
— Сережа? Сережа, посмотри, у меня платье не порвалось? — шепотом попросила я его.
— Вот что, милая барышня. Берите своего Се-Режу и идите приведите себя в чувство. После таких подвигов не мешает выпить, — густым басом благосклонно изрек театральный старик в твидовом пиджаке и бабочке. — Эх, молодость, — сказал он нам в спину.
Громов был невероятно доволен собой, а я мечтала поскорее выпить, чтобы стереть из головы картину самой себя в коротком платье, размахивающей голыми ногами над головами богемной публики. К слову, французское платье оказалось на высоте, оно не порвалось и меня не опозорило.
Вино наливали совершенно бесплатно из больших бочек с краниками, а закуски разносили на подносах — хватай, кто первый успеет. Жарили шашлыки. Возле одной из бочек мы обнаружили грустного Бутусова. Он был в своих обычных черных галифе, черной рубашке и сапогах до колена на высоких каблуках. Меня удивил его небольшой рост: на сцене он всегда казался мне высоким. У него были подведены черным карандашом глаза и накрашены губы. В этой театральной тусовке он был чужеродным элементом, потому что выглядел самым театральным персонажем, в то время как остальные были абсолютно конвенциональны и даже буржуазны. На Бутусова косились — все-таки на тот момент «Наутилус» был, наверное, самой популярной группой в Советском Союзе, — но никто не подходил. Он стоял в маленьком палаточном павильоне возле бочки с вином и напивался в одиночку. Увидев нас, Бутусов по-детски обрадовался.
— Ребята, а я тут один! Где вы были? — сказал он нам как родным.
— А где все, почему ты один? — спросил его Громов запросто.
— Да я один и должен выступать. Все в Питере, а я в Москве, и Шевчук меня сюда вписал. Сказал, что творческая интеллигенция хочет познакомиться с новым поколением, приобщиться к рок-н-роллу.
— Ну, и как идет? — спросил Громов, с сомнением оглядывая публику.
— Чувствую себя здесь совершенно чужим и не к месту. Пока вот приобщаюсь к их вину. Вино, кстати, неплохое. Вам налить? — спросил он, пристально глядя мне в глаза. Я кивнула в знак согласия.
— Да, Слава, познакомься. Девушку зовут Алиса, она — журналистка, — представил меня Громов и налил себе полный стакан.
К нам в павильончик больше никто не заходил. Все заглядывали, видели Бутусова в черном, с длинными волосами, и проходили мимо.
— Нам, кажется, досталась целая бочка, — меланхолически заметил Бутусов и налил всем еще по стакану.
Смотрел он только на меня, и я тоже его потихоньку разглядывала. Он был очень красив в своей грусти, но было удивительно видеть на таком мужественном лице женский грим. Тут к нам присоединились Бурляев и Арамис, которых наконец-то провел внутрь клавишник «ДДТ». Бутусов налил мне еще стакан и придвинулся так близко, что его нога соприкоснулась с моей.
— Я не буду здесь петь. Это не моя публика, они мне не нравятся. Я не хочу быть обезьяной, на которую они с интересом смотрят в лорнет. Что ты Думаешь?
— Ну, они, конечно, похожи на мажоров. С другой стороны, мне бы очень хотелось послушать, как вы, — он мотнул головой, протестуя против такого обращения, — ты играешь под акустическую гитару.
— Да, так давай я тебе поиграю! Но не здесь. Этим я играть не буду. Позвали в гости, а ко мне Даже никто не подошел — ни Захаров, ни Абдулов, как будто я прокаженный. Поедем ко мне в гостиницу, я тебе сыграю. Я много новых песен написал.
Его повело немного в сторону, и, если бы я его не удержала, он бы упал. Он оперся на меня, обняв за плечи, и проговорил прямо в ухо:
— Поедем, пожалуйста! Мне так одиноко, мне нужен хороший человек. Мне просто нужен хороший человек. Я вижу, что ты хорошая, настоящая.
Он оперся на меня еще сильнее, всем своим весом, и я уже сама с трудом удержалась на ногах. Бурляев и Арамис подошли и подхватили его, а Громов вывел меня из павильона.
— Я вижу, у тебя крыша немного поехала от Славы, да?
— Вовсе нет, — соврала я. Конечно, мне было приятно, что Бутусов зовет меня послушать свои новые песни и что вообще я ему явно нравлюсь.
— Не принимай на свой счет. Он ни одной не пропускает, известный ходок. Особенно когда пьян.
— А ты откуда его так хорошо знаешь?
— Я организовывал фестиваль, с которого, собственно, и началась его слава, еще в 86-м году. В общем, ты меня поняла, не бери его в голову, хоть он и кумир молодежи. Ему все равно кто, лишь бы ноги раздвигала. Это не для тебя.
Он еще что-то мне говорил, но я не слушала. Ага, на Арамиса и ему подобных он внимания не обращал, а вот Бутусов его все-таки достал. Разумеется, я не собиралась никуда ехать с совершенно незнакомым и пьяным в умат мужчиной, но наблюдать за громовской реакцией было забавно.
Когда мы с Громовым вернулись в павильон, Бутусов был уже в отключке. Он просто вырубился и лежал на руках у Бурляева и Арамиса, а рядом стоял недовольный Абдулов.
— Что с ним делать теперь? — сказал Бурляев. — Не хотел выступать и нажрался. Что за детский сад, в самом деле? Я ему нянька, что ли?
— Да оставьте его прямо тут, — довольно равнодушно предложил Громов.
— У нас здесь не притон, чтобы пьяные на полу валялись. Мы в Театре, — с пафосом сказал Абдулов. Так прямо и произнес, с большой буквы. — Давайте его отнесем и посадим в машину. Сейчас я еще кого- нибудь позову, чтобы вам помогли.
— Слава хотел, чтобы к нему пришел Абдулов, и он пришел, — шепнула я Громову.
— Жаль только, что Слава этого не видит, — в тон мне ответил Громов.
Мы еще покрутились, выпили вина. Изредка нам попадались разные роковые люди, и Громов останавливался поболтать с ними. На сцене тем временем начался какой-то ажиотаж.
Мы встали за задними рядами стульев, недалеко от того места, где Громов перенес меня через забор. Арамис и Бурляев, только что сплавившие Бутусова, пробились к самой сцене и пытались сесть на свободные места. Я увидела, что к ним подошел Ярмольник, махнул кому-то рукой, подбежали охранники, и
