тряпками, развешанными на протянутых вдоль стен веревках, мебелью. Больше всего мне понравилась стоящая в центре палатка. Комната, в которой жила Таня, имела вполне жилой вид. Мы сели на ее матрас и открыли принесенную мной бутылку вина.
— Господи, как же я устала соблюдать правила конспирации: кричать нельзя, петь нельзя, громко смеяться нельзя, громко плакать тоже нельзя! Я все время сплю. — Таня вытащила из-под подушки пакет с травой. — Хочешь пыхнуть?
Она ловко забила косяк. Я так не умела.
— Во-первых, денег у меня нет, а есть их еду мне неудобно. А от голода лучшее средство — сон.
И потом, когда я сплю, то не думаю о Берге. Выпью стакан вина, пыхну — и спать.
— И сколько ты собираешься пробыть в состоянии анабиоза? — спросила я.
— Пока не станет лучше. Берг знаешь как меня назвал? Мокрицей! Я для него слишком обыкновенная! Если б он хотел простую хорошую девушку и ни на что больше в жизни не надеялся, то он был бы со мной. Но он на себе еще крест не поставил. Представляешь, он так и сказал, что для него быть со мной, как крест на себе поставить!
С Бергом я тоже, конечно, была знакома. Именно он в свое время продал мне на конспиративной стрелке мой первый номер «Гонзо». В «20-ю комнату» он захаживал, чтобы узнать, что и где происходит, поделиться информацией о сейшенах и продать несколько самиздатовских и зарубежных рок-журналов. Это был его основной заработок Берг — настоящего его имени я никогда не знала — был высоким, очень худым, с коротким ежиком светлых волос; он никогда не улыбался и не снимал темных очков. Таня безумно в него влюбилась и с головой ушла в его мир. Берг прививал ей любовь не только к року, но и ко всей андеграундной культуре. Он постоянно цитировал Дмитрия Александровича Пригова, читал все, что написала Татьяна Щербина, смотрел Юхананова, Юфита и братьев Олейниковых. Своей квартиры в Москве у него не было, он жил где-то в области, так что они с Таней часто ночевали у друзей. Хорошие периоды часто сменялись плохими, он ее прогонял — она страдала. Но все равно в глубине души я немного ей завидовала. В их счастливые моменты они были парой. Берг ни от кого не скрывал их отношений, в то время как у меня с Громовым никогда не было никакого «мы». Мы были парой только наедине друг с другом. Мне казалось странным отношение Берга к Тане, то, что он считает ее недостойной себя. Я знала отношение к нему Громова. Он считал Берга классическим тусовщиком, а «тусовщик» было для него бранным словом. Он их не уважал. Для Тани Берг был легендой и учителем, для Громова — забавным персонажем, зарабатывающим на жизнь перепродажей его журнала.
— Алиса, я просто обязана познакомиться с Юханановым и убедить его взять меня к себе в студию.
Я была не такой крутой, какой мне хотелось казаться. От пары косяков я обычно тихо засыпала. Вот и сейчас под Танино монотонное гуденье про Берга я плавно погрузилась в сон.
ВЫХОД В СВЕТ
Через несколько дней Громов вызвонил меня и велел прийти на Пушкинскую. Зачем и почему, как обычно, не сказал, он обожал делать сюрпризы. Сюрприз был его способом загладить вину.
С Громовым были Бурляев и Олег — журналист из провинции, издававший свой музыкальный журнал, тот самый тип, которого я на питерском фестивале прозвала Арамисом из-за его щегольской бородки. Он носил с собой в авоське номера Журнала и всем его раздавал. На Громова и Бурляева Арамис смотрел как на богов-олимпийцев и во всем им поддакивал. Это не мешало ему, правда, заигрывать со мной. Каждые пять минут он разражался длинными комплиментами в мой адрес, а когда Громов не смотрел в нашу сторону, наклонялся ко мне и что-то шептал мне в ухо, щекоча своей бородкой. Содержание шепота было вполне невинным, а вот его горячее дыхание и быстрые взгляды в мой вырез — не очень. Я не знала, как себя вести, и старалась держаться поближе к Громову, изображавшему полное равнодушие к происходящему.
— Так куда идем? — спросила я.
— В Ленком. На задворки.
— Что?
— Какое-то благотворительно-тусовочное мероприятие для своих.
— И зачем нам это надо?
— Ну, по слухам из хорошо информированных источников, там должны выступать «ДДТ», «Наутилус», «Бригада С».
— Врут, наверное. Какого это черта Шевчук вдруг будет выступать перед этими обласканными совковыми папиками?
— Нет, точно, мне их клавишник рассказал, — щекотнул меня в ухо Арамис.
— Нам, собственно, Шевчук должен билеты пригласительные оставить. Хотя я просил только три, — со значением глядя на меня, сказал Бурляев.
— Ну, ничего, девушку проведем как-нибудь, — ответил Громов, — в конце концов, пронесем в чехле от гитары.
— От гитары она не влезет.
— Тогда от контрабаса.
— На контрабасе вроде никто не играет.
— Там наверняка будет какой-нибудь джаз-бэнд лабать, у них можно будет попросить.
— Я ни в какие чехлы не полезу. Вы что, спятили, что ли? — наконец не выдержала я.
Они довольно заржали.
Мы пришли к служебному входу Ленкома. На проходной о нас никто ничего не слышал, билеты нам — вернее, им — никто не оставлял. На все наши журналистские удостоверения им было плевать, нас не было в списке. Точка.
— Позовите Шевчука, мы его личные приглашенные, — горячился Бурляев.
— Не знаем никакого Шевчука. У нас в театре такой не работает, — резонно отвечал контролер.
— Конечно, он у вас не работает! Это знаменитый на весь Союз рок-музыкант! Он сегодня будет выступать. Позовите же его или кого-нибудь из группы «ДДТ».
Мимо проходили люди, называли свои фамилии, и их пропускали. Мы же, как бедные родственники, все торговались с контролером.
— Да что мы, так не пройдем? Какого черта здесь стоять? Видно, что этот мудак никого звать не собирается, — громко, на все помещение сказал Громов.
— Молодой человек, если вы будете ругаться, мы вызовем милицию.
— Пойдем отсюда, — Громов потянул меня за руку к выходу. Бурляев и Арамис решили остаться и добиваться справедливости.
— Все равно, даже если кто-то и выйдет к ним, то у нас только три приглашения. Тебя не пропустят. Так что будем пробиваться другими путями.
Мы обошли здание театра. Несложно было догадаться, что раз акция называется «Задворки», значит, все будет происходить во дворе. За забором уже звучала музыка и возбужденный гул голосов.
— Ну конечно, уже все началось. Хрена теперь кто-то будет вылавливать Шевчука, чтобы провести непонятных рок-журналистов. — Громов убеждал себя, что мы правильно сделали, что ушли.
В одном месте забор оказался пониже, и, в принципе, через него можно было перелезть. Для Громова, с его ростом и длиной ног, это было совсем не сложно. Он приставил к забору какую-то цистерну, найденную в кустах.
— Я сейчас перелезу и буду ловить тебя с той стороны.
— Сережа, я не смогу. Здесь высоко.
— Глупости, все ты сможешь. Я видел, как ты умеешь через заборы лазить.
Я оценивающе оглядела забор. Я действительно умела лазать и прыгать, но представить себе, что вот сейчас я, в платье и на каблуках, перелезу через ограду, чтобы попасть на междусобойчик в Ленкоме, не получалось.
