Memow, или Регистр смерти

плодотворной. Человек, возникавший в результате работы Memow, был живым, подлинным. Казалось, к нему можно прикоснуться, заговорить с ним, хотя бы для того, чтобы спровоцировать его злой сарказм. Столь точный, безошибочный результат самым невероятным образом превосходил все теоретические расчеты, все самые большие ожидания и выходил за пределы даже самого пылкого воображения.

Превосходная работа.

Даже слишком превосходная, отметил Аликино, перечитывая то, что написал Memow и что принтер воспроизвел на бумаге.

8

Аликино решил оставаться в офисе день и ночь, питаясь бутербродами, а когда совершенно необходимо будет отдохнуть, тут же и спать, положив голову на стол. Он принес из дому зубную щетку, пасту и электробритву: самое необходимое, так как, учитывая скорость работы Memow, полагал, что эксперимент продлится недолго. Если только не возникнет какая-нибудь непредвиденная трудность, которую он не мог учесть сейчас и заложить в программу.

В принципе была только одна основная причина, способная остановить творчество Memow, — отсутствие или недостаток информации, сырья, в котором он нуждался, чтобы бесперебойно функционировал его искусственный интеллект. При отсутствии такого сырья компьютер остановился бы, точно мотор без топлива. Это обстоятельство было ключевым моментом всей операции, и поэтому Аликино неустанно и непрестанно снабжал свою исключительную машину массой информации — топливом, которое Memow жадно поглощал.

Побуждаемый импульсами, поступавшими к нему через клавиатуру, Memow охотно продолжал сочинять:

Если бы я не чувствовал себя всякий раз совершенно разбитым, измученным и невыспавшимся, если бы не было такой горечи на душе, не урчало бы в желудке, не приходилось бы руками поддерживать голову, чтобы она хоть как-то держалась на плечах, и если бы все это не было тысячекратно умножено после того, как я был выпотрошен до последней лиры, я охотно согласился бы, что ранним утром Рим выглядит довольно приемлемо.

Я обнаружил, что есть люди, направлявшиеся на работу, — меньшинство, на котором держится в городе то немногое, что еще функционирует, люди, которые исчезнут, когда позднее огромная масса паразитов заполонит улицы лавиной своих вонючих машин.

Неподалеку от дома нахожу парковку для своего потрепанного «мерседеса». Я живу в Трастевере, в районе, который казался мне очаровательным, когда я только перебрался в Рим. Теперь же я не выношу развалины и грязь, определяющее местный колорит.

Открыт какой-то бар, и у меня хватает мелочи, чтобы позволить себе кофе.

Всякий раз, когда предстоит возвращаться домой, я долго чертыхаюсь из-за того, что нет лифта. Четыре этажа. Они, конечно, помогают сохранить фигуру.

Диана уже встала. Женщины в критическом возрасте рано поднимаются по утрам. Домашние хозяйки тоже. С каких пор Диана оказалась домашней хозяйкой в критическом возрасте? С тех пор, когда вышла замуж. С тех пор, как я женился на ней двадцать лет назад. Впрочем, нет, первые годы она была только домашней хозяйкой.

Я застал ее в кабинете — в кабинете, служившем нам и гостиной, потому что в комнате, которая должна была быть гостиной, всегда недоставало мебели.

— Чао.

— Принесу кофе. Только что сварила.

Я спрашиваю себя, видел ли я когда-нибудь, как она улыбается? Уже многие годы не видел. Многие, многие. А сколько ей лет? Она родилась в 1945-м. Значит, ей сорок. Надо внимательнее посмотреть на нее, поспокойнее, чтобы понять, красива ли она еще. Когда я познакомился с нею, в 1965-м, она определенно была красива. Любовь с первого взгляда. Тогда я не успел, так сказать, даже опустить на землю чемодан, с которым приехал из Болонъи. В тот год я сделал очень многое, и со мной случилось немало разных событий. Все произошло как-то поспешно: но это я сам так торопился, ведь мне было уже сорок. И за каких-то несколько месяцев я приучился курить, встретил Диану, женился на ней и сделался отцом. Но самое главное — пристрастился к игре в покер и овладел ею так, словно видел в этом свою профессию. И должен сказать, что поначалу, как это бывает обычно с начинающими, которые, как правило, выигрывают, я рисковал по-крупному, но все же сумел уберечь часть денег, которые получил при увольнении в Ссудном банке в Болонъе, где проработал двадцать лет.

Диана очень хорошо умеет готовить кофе. И прежде бывало так славно здесь, дома, в этом кабинете, где я проводил добрую часть дня, когда не был занят игрой. В те годы я еще много читал. Наверное, мне нравилось это занятие, возможно, я был образованным человеком. И так хорошо бывало, когда неслышно входила Диана и ставила вон туда, на столик из ивовых прутьев, небольшой поднос с двумя чашками горячего кофе. Это был своего рода ритуал, очень приятный, — выпить кофе и выкурить сигарету. Я рассуждал, строил планы, высказывал всякие намерения найти работу, и все это выглядело мечтаниями и пожеланиями. И Диана умела слушать. Никогда не встречал я человека, который умел бы слушать, как она. Когда она уходила, я опять принимался за книгу и чувствовал себя счастливым в этом доме вместе с ней, потому что знал — она рядом, на кухне, и ощущал ее успокоительное и охраняющее присутствие.

С той поры я привык, что сахар в мою чашку кофе всегда кладет Диана.

— Почему не ложишься спать?

— Не усну. Я слишком взвинчен.

— Прими снотворное.

— Потом весь день буду как одурелый. А голова мне еще служит. Мало, по правде говоря, но все же служит.

Мы слушаем, как громко гудит испорченный кран. Всегда точно в одно и то же время.

— Давид не появлялся?

— Нет.

Не влип ли он в какую-нибудь историю? Не прикончили ли его?

Чувствую, как у меня ломит все кости. Если сесть, легче не станет. Мне хочется отвести душу, накричать на жену.

— Не спрашиваешь, где я был и что делал?

Она притворяется, будто не слышит.

— Хочешь поесть что-нибудь?

— Короче, и знать ничего не желаешь, с кем встречался, кого обчистил, сколько денег промотал?

— Откровенно говоря, меня это не волнует.

— Тебе совершенно наплевать на меня.

Диана не теряет спокойствия:

— Будь это так, мы были бы квиты, не правда ли?

— Не вернись я домой, ты бы и бровью не повела. И разумеется, не бросилась бы искать меня.

— А с какой стати я должна это делать?

Я отвечаю ей в тон:

— А я с какой стати должен? Меня ведь могли вышвырнуть вон, но для тебя…

— Послушай, Кино…

— Знаю-знаю, ты хочешь сказать мне, что я наивный мечтатель, что пора покончить с моими детскими фантазиями. И почему до сих еще не выгнали такого олуха, как я, ну признайся, разве не так?

Я охотно схватил бы ее сейчас за плечи, встряхнул бы как следует, расшевелил бы, чтобы она хоть как-то, пусть даже бурно, отреагировала на мои слова. Однако порыв этот у меня тут же пропал. Тем не менее я почувствовал себя спокойнее.

— Послушай, сегодня ночью я ввязался в игру. И все спустил. Заметно, нет? Триста тысяч